Бессмертный избранный
Шрифт:
Я добираюсь до постели и валюсь на нее. В голове, как в тумане. Вино и усталость делают свое дело, и я засыпаю. На этот раз меня никто не будит.
7. ПРАВИТЕЛЬНИЦА
Я проспала два дня. Два дня, две ночи и еще почти целый день я лежала на своей постели сотрясаемая дрожью, от которой лязгали во рту зубы. Пот лил с меня градом, сонные едва успевали менять простыни и обтирать мое тело сухими тряпками.
Я много пила. Выпивала залпом по целому кувшину воды, просила еще, снова выпивала, пугая Сминис. Она боялась, что я лопну. Боялась, что на смену иссушающей огненной лихорадке
В Асморе помнят эту историю, ее рассказала мне старая Сминис. И я вспоминаю ее сейчас, под вечер третьего дня, лежа в мокрой от пота постели и слушая, как за окном лают собаки.
Я думаю, что моя история тоже останется в людской памяти.
Зуб тсыя я держу под кроватью. В небольшое пространство между ложем и полом вряд ли сунется кто-то из сонных. Если сунется — мне конец. А я ведь еще только начинаю жить.
Я дожидаюсь, пока Сминис уходит, что-то ворча себе под нос, и поднимаю руку, внимательно разглядывая уже еле заметное пятнышко крови в центре ладони. Почти прошло, еще день — и никто не сможет его разглядеть.
Я сделала то, что должна была сделать. Я уколола себя острым зубом и снова дала магический обет, поклявшись клятвой крови. Я не знала, сработает это или нет, ведь никто и никогда не клялся в верности магии этой клятвой. Клятва крови — самый сильный обет, который только может принести маг. Нарушить его нельзя. А значит, и отречься от магии теперь нельзя. Я хочу верить, что Мланкин не заставит меня это сделать, когда я скажу ему, что спасла свою жизнь такой ценой.
Я закрываю глаза, понимая, что просто утешаю себя.
Он не простит мне. Он никогда не простит.
Сминис приносит еду. Она словно чувствует, когда я прихожу в себя. Снова картошка и лук, и мясные шарики. Но на этот раз я могу поесть. Хочу и могу.
Она замечает мой взгляд и улыбается довольной и счастливой улыбкой.
— Фиуро, как хорошо видеть твои глаза открытыми! Старая Сминис принесла еды. — Она быстро ставит доску, трезубцем разрезает мясные шарики, толчет картошку. Усадив меня и подложив под спину подушку, она снова усмехается и подает мне хлеб. Рот наполняется слюной. С трудом я поднимаю руку и подношу кусочек хлеба ко рту — с трудом, но делаю это сама. Еще два дня назад Сминис приходилось кормить меня с рук. Зубы болят, но я терплю эту боль. Мое тело медленно возвращается к жизни. Боль означает, что я буду жить.
Сминис подает мне плошку с мясом и трезубец. Она помогает мне поддерживать плошку у самого рта, пока я трясущейся рукой подцепляю кусочки мяса. Оно кажется мне самой вкусной едой в жизни. Я съедаю пару шариков, картофелину и стебелек лука. Сминис расплывается в улыбке.
— Вот молодец, фиуро, вот молодец. Теперь все будет хорошо, все будет хорошо.
Я старательно прожевываю картофелину и уже готова приняться за следующий кусочек мяса, когда в коридоре раздаются решительные и громкие шаги, и появляется мой муж. Он одет в траурное
— Мне сказали, ты пошла на поправку, Инетис. — Его цепкий взор скользит по мокрым простыням, по плошкам на доске с едой, снова возвращается к моему лицу. Мланкин удивлен и зол. — Я рад.
— Я тоже рада, — говорю я. Мой голос впервые за несколько дней звучит так, как должен.
Мланкин подходит совсем близко и склоняется надо мной, заглядывая в глаза. Я знаю, что за вопрос он хочет задать. От родового проклятия нет спасения. От огненной лихорадки меня мог спасти только маг, потому как причина ее — магия. Такие болезни не проходят сами собой. Я иду на поправку, а значит, мне кто-то помог.
— Ты нарушила запрет на магию, — говорит он. — Или это сделал кто-то другой.
Я молчу, собираясь с силами для ответа. Мланкин не спрашивает, он утверждает. Я вижу, как раздуваются его ноздри, как темнеет взгляд.
— Это сделала я сама, — говорю я.
Он отшатывается от меня, словно я вдруг превратилась в нечто уродливое. Отходит в сторону — прямая спина, решительная походка. Разворачивается ко мне лицом, качая головой.
— Инетис, зачем. Зачем ты это сделала. Ты, правительница, должна подчиняться слову своего правителя первой. Ты должна была умереть, но не нарушить закона.
Его слова жестоки, и, хоть я и была к ним готова, они бьют меня. Цили говорил мне, что так и будет, я знала, что так и будет, но все же я была женой Мланкина, я выносила и родила его ребенка, я отреклась от магии по первому его слову. И разве я не заслужила права бороться за собственную жизнь?
И я спрашиваю у него то, что должна спросить:
— Что теперь будет?
Он смотрит на меня, словно раздумывая. Быть может, он ожидал слез и мольбы, оправданий и лжи, но я теперь снова маг. Я не могу лгать и не хочу оправдываться.
— Ты знаешь указ. И он не отменен. И я не стану отменять его ради тебя. Ты должна будешь покинуть мой дом и Асмору до наступления утра. Я отправлю с тобой отряд солдат, они проводят тебя к вековечному лесу. Ты слаба, тебя довезут.
В голове становится пусто от его слов и голоса, ровного и спокойного. Передо мной не мужчина, с которым я сплеталась в страстных объятьях на нашей постели. Это правитель, принимающий верное решение. И он предпочел бы, чтобы я умерла, не нарушив его указа.
— Что будет с нашим сыном? — спрашиваю я. Сердце сжимается в груди так сильно, что становится трудно дышать. — Позволь мне хотя бы попрощаться с ним.
Мланкин качает головой, и я замираю.
— Он не захочет тебя видеть. Поверь мне, Инетис. Я скажу ему, что ты умерла, так будет лучше. Так он не узнает, что его мать покрыла себя и правителя Асморы позором.
Я не верю тому, что слышу.
— Это и мой сын тоже, разве не так? — спрашиваю я, и мой голос дрожит. — Я — его мать. Ты скажешь ему, что я умерла, ты думаешь, для него так будет лучше?