Бессмертный избранный
Шрифт:
Мой отец лишился жены, сына и теперь дочери. В темноте коридора я смотрю на него, и глаза жгут слезы. Я не могу сказать ему, что Инетис жива. Я не могу дать ему надежду, потому что ее нет. Маги не могли мне солгать, но они могли ошибиться.
— Отец, — говорю я снова. — Это я. Я, твой сын.
Острие клинка упирается мне в грудь, заставляя замолчать.
— Выйди на свет, — говорит отец. — Открой дверь, чтобы я мог увидеть твое лицо и выйди из дома, в котором тебя не ждали.
Я нащупываю рукой дверь позади себя и толкаю ее, позволяя свету бегущего к закату солнца осветить
От увиденного у меня сжимается сердце.
Я не видел отца шесть Цветений. Он был молодым красивым мужчиной, властным, сильным, надменным. Стоящий передо мной старик просто не может быть наместником Тмиру. Он похож на халумни. Как будто не шесть Цветений прошло, в пятьдесят шесть. Седые волосы, глубокие борозды морщин на щеках, складки в углах рта. Только плечи по-прежнему расправлены, да рука, сжимающая клинок, не дрожит.
Он застывает на месте. Роняет меч и делает шаг ко мне, глядя на меня глазами, полными слез. Качает головой, словно не веря тому, что видит, тянет ко мне костлявую руку.
— Цили, — говорит он надтреснутым голосом. — Цили, сынок. Это ты. Ты жив, ты вернулся домой.
Я делаю шаг ему навстречу и обнимаю его. Прижимаю к себе, глажу по сухой спине, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Когда я успел перерасти своего отца, когда я успел стать мужчиной, а он — стариком?
— Инетис умерла, — говорит мне отец. — Ты знаешь? Мланкин убил ее, убил мою девочку. Он даже не сказал мне, что она больна. Известия принесли приехавшие на ярмарку работников фиуры. Я даже не знаю, что стало с ней. Не знаю, здоров ли мой внук, или мне вскоре ждать известий и о его смерти.
Я отстраняюсь и смотрю на него. По моему лицу текут слезы, но глаза отца сухи. Эти колодцы уже пересохли, это сердце уже выплакало все, что можно выплакать. Он смотрит на меня и кивает, и похлопывает меня по плечу, ободряя.
Отец, это я должен тебя ободрять, потому что я знаю то, чего не знаешь ты. Потому что я потерял Инетис, но могу снова ее обрести, а что будет с тобой, когда я уйду с Энефрет, взяв то, за чем пришел?
— Крепись, сынок, — говорит отец. — Мы потеряли наших женщин, но женщины слабы, и они всегда умирают раньше. Цветы всегда вянут рано в Цветущей долине. Всегда.
Мой отец — один из самых сильных людей в моей жизни.
Потеряв все, что любил, встретив того, кого считал мертвым, он внешне стал дряхлым стариком — но сохранил внутри стержень, который не позволил ему сломаться.
Мне хочется тоже иметь такой стержень. Быть сильным. Сказать ему, что я отомстил за смерть матери и спас Инетис от проклятия. Обещать вернуть сестру домой и выполнить это обещание.
Но я даже не смог заставить его узнать себя.
— Зайдем в дом, — говорит отец. — Нам есть, о чем поговорить. Нам есть, кого оплакать.
Ты должен вернуться, Цилиолис.
Голос Энефрет звучит в моих ушах так четко, словно она стоит рядом. Я не хочу уходить отсюда. Это мой дом, это мой отец. Это наше с ним горе, которое мы должны разделить.
Ты еще увидишь его, я обещаю. И ты, и Инетис.
Голос
— Отец, — говорю я, — я пришел сюда ненадолго и должен уйти.
В его взгляде боль, глаза, вспыхнувшие от радости, когда он узнал меня, снова тускнеют, но отец не упрекает меня и не говорит о своих чувствах ни слова.
Я верю Энефрет… и ненавижу ее всем сердцем за его боль.
— Да, — говорит он. — Мой сын, мой мальчик, Цили. Я не стану тебя держать здесь. Здесь уже давно никому не хочется задерживаться надолго.
Я не смотрю в его глаза. Я проскальзываю мимо него по коридору и открываю дверь в мамину сонную. Она тоже темна. Здесь пахнет травами и древесной смолой — запах Сесамрин и ее колдовства, ее магии. Все, как раньше, как шесть Цветений назад, когда все было иначе.
Я откидываю шкуру, закрывающую окно, чтобы осветить ее. Солнечный свет робко касается вещей, разбросанных по сонной. Они лежат так, как лежали в тот день, когда в Тмиру пришли солдаты Мланкина и начали жечь магов. Отец ничего не трогал, все покрылось толстым слоем пыли. И умывальный таз, и каменный стол, и связки трав, истлевшие и готовые сами стать пылью при первом прикосновении.
Я вижу на маминой кровати покрывало. Сесамрин вплела в ткань стебли дивнотравья, закрепила связь магией, превратила обычное детское покрывало в настоящий щит от болезней и чужих чар. Его защиты хватило нам с Инетис на все детство, но теперь травы высохли, магия наверняка ушла, и покрывало стало просто способом согреться холодной ночью.
Я поднимаю покрывало за угол, и вслед за ним с кровати взметается столб пыли.
Спасибо, Цилиолис.
Отец стоит позади меня в дверях, но в сонную он не входит. В его глазах — только теперь — я вижу слезы, дыхание его срывается, а голос похож на крик ночной птицы.
— Закрой окно, Цили. Закрой окно, прошу тебя, здесь нельзя быть солнечному свету.
Я прижимаю покрывало к груди.
Я стою рядом с Энефрет посреди поля, и где-то в стороне шелестит лес.
— Ты сделал все не так, — говорит она. — Но что случилось, то случилось. И я сдержу обещание, Цили, несмотря на то, что ты не выполнил мой наказ. Я позволю тебе увидеть своего отца еще раз до его смерти.
Серпетис смотрит на меня с сожалением, он явно заметил на моем лице следы высохших слез. Я оттираю их рукой, оглядываюсь назад, туда, где мой отец наверняка стоит в растерянности посреди пустого коридора. Думая, видел ли он мгновение назад своего сына, или это был морок, порожденный темнотой и усталостью.
— Прости меня, — говорю я, и шепот мой уносит налетевший ветер.
— Возвращаемся, — говорит Энефрет. — У нас есть все, что нужно, чтобы встретить избранного, когда он появится на свет. Колесо готово повернуться. Ему уже пора.
Языки пламени пляшут, овевая теплом лицо.
Мы снова стоим у костра, и маги сидят вокруг него и глядя на нас, как будто мы никуда не исчезали. Я замечаю, что держу в руках покрывало, и узоры на нем ярки и отчетливы, как будто мать сплела их вчера, а не целую вечность назад.