Бессмертный избранный
Шрифт:
Я не знаю, что и как, но я знаю, что должна вернуться в Асмору. И как можно скорее.
— Я чувствую людей, — говорит Унна, вглядываясь в предутреннюю тьму леса.
Чевь уже скрылась, уплыла на другой конец мира, отдав Цветущую долину во власть солнцу, но оно еще не проснулось, еще спит, и потому в вековечном лесу темнота такая, что белого волоса не отличить от черного. Я едва вижу Унну, а ведь она стоит в паре шагов от меня.
Унна поворачивает руку запястьем кверху и показывает мне метку. Она светится, как и моя.
— Она болит.
— Как и моя, — говорю я почему-то
Мы смотрим на запястья друг друга. В темноте они — как два глаза, два ока Энефрет — темные с золотистыми ободками. Мерцают, подмигивают нам, словно говоря, что знают что-то, чего не знаем мы.
— Я чувствую, что кто-то идет сюда, — говорю я. — Нам лучше дождаться. Что бы это ни было, это связано с Энефрет. Это не просто так.
Унна кивает. На поляне пусто и тихо, и огонь за занавешенными окнами домика не виден. Мы провели бессонную ночь, но сна у меня ни в одном глазу. Мне словно дали пощечину и окатили холодной водой. Мысли в голове пляшут и мечутся, но они ясны.
— Вековечный лес больше не движется, — говорит Унна. — Ты заметила?
— Да, — говорю я. — И тем, кто идет сюда, ничего не помешает ступить на поляну.
Она отступает куда-то во тьму и через пару мгновений возвращается. В руке Унны — оброненный дневными незваными гостями друс, и она берет его в руку так, словно готова метнуть прямо сейчас.
— В нем больше нет силы, — говорит она, — но я умею обращаться с таким оружием. Мастер… я… Мне доводилось метать копье в человека.
— Ты убивала? — спрашиваю я прежде, чем успеваю себя остановить.
— Нет. Но я могла, если бы тот, в кого я целилась, не отпрыгнул бы в траву с тропы. Я потеряла друс, он улетел тогда за край поляны. Мастер не смог добыть новый. Они стоят дорого. Очень дорого.
Я знала, сколько в Тмиру стоил хороший друс. Цена, которую дают за породистого скакуна. Кузнецов-магов, ковавших друсы, можно было пересчитать по пальцам в моей земле. Все остальные работали с уже заговоренным железом, с чужой магией — и не всегда удачно. Перекупщики, конечно, уверяли, что вот этот друс — самый что ни на есть настоящий. Но фиуры обычно доверяли это дело магам — или брали магов с собой, если ехали на ярмарку сами.
Жившие в вековечном лесу маги редко пользовались таким дорогим оружием — было незачем. Неужели после запрета Мланкина все так изменилось?
— Откуда у твоего Мастера был друс? — спрашиваю я просто из любопытства.
Она пожимает плечами — едва заметное в темноте движение.
— Он появился вскоре после того, как у Мастера появилась я. Но он не рассказывал мне. Такими вещами не делятся с учениками.
Метка на запястье вспыхивает острой болью, и мы одновременно охаем. Я гляжу на знак, но он не изменился, по-прежнему мягко светится во мраке. Но теперь я слышу голоса. В лесу, совсем рядом с нами. Мужские голоса, которые говорят о том, что «наместник дал фальшивую траву, и теперь мы сгинем в этом лесу на веки вечные». Голоса становятся все ближе, я слышу сквозь них мягкое ржание лошадей.
Унна напрягается, ее взгляд не отрывается от края поляны. Она отставляет назад ногу и покачивается, устраивая поудобнее вес, чтобы метнуть копье с большей силой.
Из-за деревьев показывается группа людей, и мы замечаем их одновременно с тем, как они замечают нас. Кромешная тьма сменяется серым мраком, возвещающим о том, что солнце открыло, наконец, свой яркий глаз и уже готовится выбраться из теплой постели на остывший после Чеви небосвод. Если приглядеться, далеко на восходе небо уже стало светлее. Но я гляжу не на небо. Я гляжу на людей.
Их много… один… четыре… восемь…
Я скольжу глазами по силуэтам. Четверо мужчин с друсами, четыре лошади, и маги, среди которых Мастер, Фраксис…
Этого не может быть. Над воротником распахнутого корса светится крошечное колесо — такое же, как у меня и у Унны. Я делаю шаг навстречу человеку с белыми волосами, заплетенными в две неряшливые косы, и тут же слышу два имени.
Одно, произнесенное дрожащим шепотом Унны.
Второе — сказанное знакомым до боли голосом моего родного брата.
— Серпетис, — говорит она.
— Инетис, — говорит он.
Мой взгляд мечется, пытаясь отыскать Цили, и я с трудом нахожу его в этой толпе хмурых, покорных судьбе магов. Он вроде бы совсем не изменился, и все же он другой. Не такой, каким я его знала.
Со знаком Энефрет, горящим на шее.
— Инетис! — Он спешит мне навстречу, но два скрещенных друса преграждают ему путь.
— Не так быстро! — Этот голос я не знаю, но он мне уже не нравится. Слишком высокомерный, слишком уверенный. Человек, который четко понимает, что перевес сил на его стороне, и который не погнушается этим воспользоваться. — Опусти оружие, маг! — Он обращается к Унне, которая замерла с занесенной для броска рукой. — Опусти. После удара друсом не выживают, но нас четверо, а ты одна.
— В лесу незваных гостей встречают только с оружием, — говорит Унна. Ее голос странно звенит, практически срывается, но друса она не опускает. — Проходите мимо, путники. Я не собираюсь драться с вами.
Я вижу за спиной одного из людей с друсами быстрое движение мужчины с белыми волосами. Унна отвлекла их внимание на достаточное время. Беловолосый обхватывает шею ближайшего к нему человека рукой — и Цили вынимает из ослабевших пальцев жертвы друс. Я отворачиваюсь, когда поляну оглашают крики боли и смерти. Унна же отводит назад руку и бесстрастно бросает копье — в сумерки за краем поляны, где не различить своих и чужих.
Схватка короткая. Лошади вылетают на поляну, они испуганы и готовы топтать, и мы с Унной пытаемся их успокоить. Запах крови такой сильный, что меня тошнит. Я хватаю под уздцы ближайшую лошадь и утыкаюсь лицом ей в гриву. Она от неожиданности замирает, и я глажу ее по морде и бормочу успокаивающие слова — для нее или для себя, не знаю. Но во мне нет магии, и животное не готово подчиняться чужачке с незнакомым запахом. Лошадь всхрапывает и кидается прочь, отшвырнув меня на землю — в траву у края поляны. Ко мне почти сразу подбегают — Цили с испуганным лицом и Фраксис, не менее обеспокоенный, но почему-то пытающийся это скрыть.