Бессмертный полк. Истории и рассказы
Шрифт:
Евгений Михайлович Абрамов
Подползли к ограде, похожей на церковную, за поросшей акацией одноэтажное каменное здание (на топографической карте оно значится как музей, но это не тот красавец музей, который стоит на бугре, в окружении фонтанов, а внизу, прямо у берега и вдается немного в море). По обе стороны бетонные причалы для подхода кораблей, высотой около двух метров. Снегу здесь было больше, даже переходил в сугробы.
Зарецкий прошел к берегу вдоль ограды. Я вышел на его след, и вдруг удар – наподобие сильно хлопнувшей двери. Это
Пока висела ракета, немцы не стреляли, как бы выбирая цель и уточняя, сколько нас. То же делали и мы. В этом музее, видимо, у них никого не было, а то бы они нас расстреляли в упор, а может, чего-то ждали. Как только ракета погасла, а другая не успела взлететь – раздалось несколько пулеметно-автоматных очередей, как бы трусливых, одна из которых сразила Зарецкого. К сожалению, я не помню его имени и откуда он родом, помню только, что он был хороший, простой парень, и, когда собирались в разведку, спросил его, почему он не берет маскировочный халат. Он сказал, что у него белый полушубок, под цвет снега, и что халат стесняет движения. Вот, видимо, немцы и приняли его за главного. А дальше начался ураганный огонь.
У меня ранило матроса в ногу, и он начал отползать. Дернулся другой – пуля попала в руку. Проползли мимо разведчики Зарецкого. Невозможно было ни стрелять, ни командовать, стоял сплошной ад, метель не от ветра, а от пуль. Остался у меня один разведчик, почему-то запомнилась его фамилия – Омельченко. И тут заметил, что оказался мишенью, – по мне бил пулемет, метров с 50–60, пули трассирующие и ощущение такое, будто пролетают искры то с правой, то с левой стороны. Ночью особо не прицелишься. Упал, сдвинул снег автоматом, лежу, не двигаясь, – еще несколько очередей мимо, видимо, догадались, что я убит, по мне стрелять пока перестали. Огляделся – разведчика моего нет. Достал гранату, бросил за ограду наугад, чтоб взрывом сбить немцев с толку. В несколько бросков отошел назад и за угол ограды так, чтобы у этого пулемета быть не в поле зрения. Потом еще назад, чтобы ракеты не перелетали меня, а не долетали. Здесь можно немного разобраться.
Вижу, в сумерках прыгает на одной ноге Зимичев, наш старший. В руке наган, вокруг снег подбрасывают пули, и к нему ползут два матроса, посланные Шмелевым ему на помощь. Шмелев в такую переделку не попал, он шел с правой стороны, перед ним причал – на него не влезешь, но такую смелость, которую проявили эти матросы, не всегда увидишь и в кино.
Я дал очередь по пулемету, мешавшему им. Он почему-то на время замолк. Может, пули рядом застучали и озадачили немцев, но этого было достаточно, чтобы эти храбрецы подхватили его на руки и быстро потащили. Я вижу и радуюсь за них. Вижу, присоединился к ним Шмелев, подполз и я. Начинало светать. Быстро, по очереди: то мы со Шмелевым его, то эти два матроса (их фамилии – Исаков и Антоничев, не забудутся мной никогда) стали оттаскивать Зимичева хотя бы от пулеметного огня. Оттащили на километр, дальше нельзя, полон сапог крови. Наган не сдает, три последних патрона приберег для себя, и получается, что рука занята, нога перебита. Разрезали сапог, пуля попала в коленную чашечку. Перевязали, бинтами привязали и сапог. За этим занятием застал нас рассвет, а с ним и смертельная усталость, но надо отходить. Подняли раненого, не прошли и двадцати шагов, как впереди разорвались четыре снаряда. И так пять километров. Маскировочные халаты стали из белых черными и порванными пулями и осколками снарядов.
Били большим калибром, потому что пробивало до воды. И вот радость – над головами, с ревом и свистом, пролетел 12-дюймовый снаряд с линкора «Марат», который из-за повреждений не мог уйти в Ленинград. Снаряд угодил в место нашей перестрелки, где, как муравьи, высыпали немцы поискать трофеи, и вот нашли. С этого момента их батареи стрелять по нам перестали.
Чувствую, обессилили окончательно. Навстречу нам выслали две подводы, запряженные лошадьми, на чем и добрались до Кронштадта.
Раненых обработали медсестры и отправили в госпиталь. Увидел там Омельченко, он был не ранен, но трясся как в лихорадке. На второй день он попросился перевестись в пулеметную роту, где через неделю был убит осколком снаряда.
Первую часть приказа нам выполнить не удалось, зато вторую – с лихвой. Так и была озаглавлена заметка в газете «Краснознаменный Балтийский флот» в начале марта 1942 г.: «Разведка боем».
После этого еще раза два-три ходили в ночную разведку (поисковую) у берега противника. Лед на заливе стал слабнуть. В конце марта 1942 г. переведен на береговую батарею № 200 командиром отделения разведки.
Может, какие моменты со временем забылись, но фамилии подлинные, и, возможно, кто-то остался жив. Впереди оставалось еще три года войны.
Елена Абрамова
За пять дней до капитуляции
В нашем семейном архиве сохранились старые фотографии и письма.
Среди них – фотография красивой девушки с роскошными густыми русыми косами и пронзительно голубыми глазами.
Это родная сестра моего прадеда, Щетинина Анатолия Матвеевича, – Лариса Щетинина, или Лара, как ее звали в семье.
Лариса была единственной дочерью в семье, где росли еще три брата: старший Николай, средний Владимир и младший – мой прадед Анатолий.
Отец Ларисы, Матвей Алексеевич Щетинин, окончив учительскую семинарию, сначала был учителем в городе Баланде (ныне город Калининск в Саратовской области). Здесь он познакомился с Валентиной Владимировной Рубановой, отец которой был священником. Дочь должна была выйти замуж за священнослужителя, но ослушалась родителей и выбрала в мужья учителя. В семье шутили, что он приворожил ее своими голубыми глазами. Поженились они в 1916 году. Свадьба была в селе Белый ключ Вольского уезда Саратовской области. Венчались в церкви Михаила Архангела, а в церковь ехали в карете, которую дала помещица Бекетова. После революции Щетинины переехали в Сердобск на Крестовоздвиженскую (ныне Первомайскую) улицу, в дом Осипа Трифоновича Щетинина, где родились все их дети.
Лариса Щетинина
В 1938 году один из сыновей Матвея Щетинина и Валентины Рубановой – Владимир – поступил в Саратовский университет на биологический факультет. Год спустя его сестра Лариса поступила в тот же университет на медицинский факультет, успешно сдав 7 экзаменов.
Началась война… В 1941 году Владимир был на полевой практике, но уже в июле ушел на фронт. Больше родные его не видели. Единственное письмо пришло 29 января 1942 года. Родные с горечью узнали, что он погиб на Волховском фронте в 1942 году.
В 1943 году Лариса была направлена на фронт. В 1944-м она приехала в родной город, где поправлялась после ранения. Со слов родных, ее комиссовали, но она вернулась в свою часть, в которой служил ее любимый.
Со своей частью Лариса дошла до самого Берлина, где и погибла 29 апреля 1945 года на подступах к Берлину от руки немецкого снайпера, не дожив до капитуляции гитлеровской армии всего пять дней…
Один из ее однополчан в письме от 24 июня 1945 года прямо из Германии так сообщал о смерти Ларисы Матвеевной Щетининой: «…работая врачом в нашей части, презирая опасность, под огнем противника, смело оказывала медицинскую помощь раненым бойцам и офицерам, всегда была там, где был самый горячий бой. Нашу любимую Ларису можно было видеть днем и ночью на самых опасных местах боя, на улицах Берлина. Не страшась смерти, Лариса выполняла свой долг перед родиной, спасая жизнь борцам за родину… Лариса не поберегла себя и прямо, не маскируясь, бежала к тому месту, где были раненые, в результате через пять минут после ее ухода мне и еще двум товарищам пришлось вынести с поля боя нашу дорогую Ларису, тяжелораненую в голову. Ранил ее фашистский негодяй-снайпер, хотя у нее на рукаве шинели ясно был виден красный крест – знак медицинского работника. Похоронили мы ее со всеми воинскими почестями в пригороде Берлина…»