Бессмертный полк. Истории и рассказы
Шрифт:
В школу пошла на улице Союза Печатников – до революции это была гимназия, и в ней еще служило немало прекрасных, как тогда говорили – «старорежимных», учителей. Поэтому и образование получила отменное. Правда, учебный год 1940/41 гг. я пропустила – обострилась болезнь легких, однако перед самой войной легко поступила на филфак Ленинградского университета – об этом мечтала все школьные годы.
Нина
С самого начала артиллерийских обстрелов города здание филфака постоянно было на линии огня. Студенты не столько учились, сколько дежурили на крышах, тушили зажигалки – одним словом, по мере сил помогали защищать любимый город. Потом Госуниверситет эвакуировали, а я… осталась.
Что делать? Куда идти работать? Случайно узнала, что в противотуберкулезном диспансере, который разместился в большой пустующей квартире на Большом проспекте Васильевского острова, требуются медсестры (к тому времени большинство дипломированных врачей и медсестер были на фронте).
Но почему диспансер размещался в квартире? Ответ прост: здание прежнего тубдиспансера, которое находилось на территории больницы им. Ленина (ныне она носит свое историческое имя – Покровская больница), было разрушено при бомбежке в первые месяцы войны.
В диспансере меня встретила Варвара Митрофановна Мясоедова, только-только окончившая медицинский вуз, которую назначили сюда главврачом (дружбу с ней я пронесла через всю жизнь). И та приняла меня на работу.
Это была большая удача! Ведь медицинских знаний не было никаких, всему приходилось учиться на ходу. Помогали книги по медицине, которых в диспансере был целый шкаф. Читала много и жадно, лечебное дело всё больше увлекало меня. Но главное, работа давала право на получение рабочей карточки. А это – уже не 125, а целых 250 граммов хлеба в день!
Жизнь и работа в блокированном городе привели к стремительному росту многочисленных заболеваний, имеющих ряд клинических особенностей в условиях их сочетания с болезнью голодания – алиментарной дистрофией. Но, несмотря на тяжелую блокадную обстановку, в противотуберкулезных учреждениях шла напряженная работа по выявлению и лечению больных туберкулезом. Дефицит топлива и сильные морозы 1941–1942 гг. сделали практически невозможным проведение лабораторных и рентгенологических исследований, что сказывалось на качестве диагностики и лечения. Основной метод лечения больных туберкулезом легких в то время – искусственный пневмоторакс. Антибиотиков и других медицинских препаратов, которые могли бы кардинально повлиять на течение болезни, в арсенале врачей блокадного города не было…
Ходить на работу приходилось пешком – с началом зимы транспорт в городе встал. Чтобы сократить путь на работу, с проспекта Маклина, где я жила с родителями, шла по льду через Неву. Вдоль тропинки лежали трупы людей, и их некому было убирать…
Вспоминается страшный случай каннибализма: утром шла на работу – на льду реки лежал мальчик лет полутора без признаков жизни. Возвращаюсь домой – тот же мальчик лежит уже на животе, а его ягодицы кем-то вырезаны…
Кто мог, привозил трупы умерших родных и близких к больнице им. Ленина. Их было много, очень много… Трупы, как бревна, складывали затем в огромные штабеля. Страшное зрелище!
В июне 1942 года была проведена общегородская конференция врачей Ленинграда на тему «Особенности туберкулеза в 1942 году». В августе того же года специальной комиссией был составлен план борьбы с туберкулезом.
Несмотря на жестокую нехватку продуктов питания, продуктовые нормы в туберкулезных стационарах на одного больного были в 1,5 раза больше, чем в общесоматических больницах. Большое внимание уделялось также улучшению питания амбулаторных больных туберкулезом, которым выдавалось дополнительное усиленное питание (апрель – август 1942 года). Значение этого факта вряд ли можно переоценить.
Работали на совесть, о себе думали в последнюю очередь. Кроме непосредственно работы в противотуберкулезном диспансере, много приходилось работать физически – разбирали старые деревянные дома, например. Это было невероятно тяжело для нас, девушек и женщин, только-только переживших первую страшную блокадную зиму. Трудно даже представить, откуда брались силы ворочать тяжелые бревна и доски? И конечно, здоровья нам этот труд не прибавил, последствия блокады чувствовала на протяжении всей своей жизни… Но зато в следующую блокадную зиму мы уже не так мерзли – всем ленинградцам выдали по 2 кубометра дров.
Нелегко было ездить за молочными продуктами для туберкулезных больных. Это было даже не молоко, а какой-то молочный суррогат типа кефира. Брали бидон емкостью 50 литров, ставили на тележку, два человека впрягались впереди, один толкал сзади. Шли на другой конец города на комбинат, не помню сейчас, где он находился, почему-то в память врезалась цифра: 5 мостов. Нам надо было пройти 5 мостов, прежде чем мы добирались до места. За эту дополнительную работу мы с коллегами получали примерно по 0,5 л этого «кефира» на человека.
Однажды, пока ждали своей очереди у комбината, мимо проезжал грузовик, груженный продовольствием, и из него выпала банка сгущенного молока. Настоящего, которое до войны продавали. Сладкая масса растеклась по грязному асфальту… Мы молча смотрели на нее и глотали слюнки. Одна из женщин не выдержала, подбежала к молочной лужице, встала на колени и стала слизывать сгущенку с асфальта. Да… голод очень менял психику людей.
В 1943 году твердо решила поступать в 1-й Медицинский институт, однако В. М. Мясоедова стала отговаривать – мол, обученных медсестер и так не хватает, может быть, дождаться сначала конца войны?
Нина Григорьевна Тенигина
Но я была непреклонна и подала документы в вуз. Училась охотно, любовь к медицине всё больше овладевала мною. В 1948 году получила диплом с отличием об окончании института. Все годы учебы занималась в студенческом научном обществе, которое возглавлял Михаил Дмитриевич Тушинский – крупнейший ученый-медик, терапевт, инфекционист, академик Академии медицинских наук СССР, первый главный терапевт Ленинграда в 1942–1949 гг.