Бессмысленная маска
Шрифт:
Ничто, из того, что он видел, в действительности не было таким, как выглядело для него. Он не мог постичь, чем на самом деле были эти явления. У него для этого имелось не больше возможностей, чем если бы он видел крышку стола как узор вращающихся субатомных частиц. Подумав об этом, он немедленно увидел, что белые «объекты» — но не связывающие их нити — состояли из бесчисленного множества вращающихся частиц, разделенных обширными пустотами.
Подумав об этом, он немедленно увидел, что пустое пространство заполнено белизной, которая, не будучи для него чем-то твердым, тем не менее была «плотью» чего-то. Некоего Существа.
«Я
Ужас вернулся к нему, когда его стало быстро затягивать, втягивать, притягивать, тянуть в направлении чего-то там, где не было никаких направлений.
«Голос» Шийаи, не звук, но голос, заставил его вздрогнуть.
— Мы мчимся вместе с мыслью Бога, — говорила она. — Когда ты пробудешь здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть, хотя ты никогда на самом деле к этому не привыкнешь, ты тоже сможешь путешествовать так, как делала это я, появляясь рядом с тобой — на Калафале в виде голоса, в других местах как видение. Но я никогда не могла продвинуться дальше определенного предела. И целых эонов экспериментов и великого желания идти дальше оказалось недостаточно. Я ничего не могу поделать с этим. Я потеряла определенные врожденные способности. Если бы у меня была малейшая возможность продвинуться дальше этой точки, я сделала бы это давным-давно. Возможно, это сделаешь ты, Рамстан.
— Какой точки? — спросил он.
— Ты узнаешь это, когда подойдешь к ней.
И вот его «развернуло» и втянуло в одну из нитей. Или он находился во всех нитях одновременно? Ему казалось, что молочный трос, который прежде был прямым лучом с четко очерченными границами, теперь ходит волнами и края его размываются. Рамстан не двигался, и все же качался на волнах вверх и вниз, плывя по космическому океану. Хотя он чувствовал себя совершенно недвижным, неподвижнее, чем когда-либо в жизни, неподвижнее, чем мертвое тело, он в то же время вращался и крутился каждым электроном в существе своем и чем-то неощутимым, что было одновременно внутри и вовне его.
Ужас покинул его, но неописуемый экстаз увеличился. Если бы это чувство стало еще сильнее, оно убило бы его. Но он не мог умереть. Он был вне жизни, как понимают ее существа из плоти и крови. Возможно, он был вне жизни, как понимают ее существа из чистой энергии, которых он видел в белом пламени и горячей сердцевине звезд.
Модуляция. Действительно ли нити или «потоки» в них модулировались, или же это «движение» было только его интерпретацией? Или, быть может, звезды были нейронами, а нити — передающими нервами космического тела?
Он не знал и, возможно, никогда не узнает этого. Но что есть знание, как понимают его разумные, в сравнении с этим экстазом? Возможно, экстаз и есть высшее знание. Знание, которое не есть просто понимание фактов. Любовь и ненависть тоже были знанием иного рода, нежели знание фактов. Желание и нежелание, надежда и отчаяние были формами знания.
Теперь он начал «слышать» что-то. Или «видеть»? Что бы это ни было, ему казалось, что из хаоса возникает порядок. Какой порядок? Из какого хаоса?
Издали донесся голос Шийаи:
— Ты начинаешь слышать лепет Мультивселенной.
— Где ты? — закричал он. — Не бросай меня!
— Ни на миг, — отозвалась она.
В середине почти невыносимой белизны экстаза появились вспышки. Они были всех цветов и оттенков, и он был уверен, что, будь его сознание устроено иначе, он мог бы различать и иные цвета и оттенки. Вспышки были языками пламени и ледяными сосульками — как могут вспыхивать сосульки? — и они кружились вокруг него. Летя вверх, он заметил, что внутри вспышек заключены звезды, кометы, газовые облака, черные дыры, планеты, планеты безжизненные и кипящие жизнью. И все это неожиданно начало колебаться, волны изменяли форму, они изгибались, становились бубликами, шестигранниками, лентами Мёбиуса, спиралями, кубами и треугольниками. Там были формы столь странные, что он не мог полностью определить их; они словно отталкивались от его сознания.
— Она говорит, — сказала Шийаи. — А точнее, лепечет, издавая все звуки — эти реальные образы, — какие только может. Если Она не обречена на смерть, то со временем Она сможет сформировать в своем сознании законы их сочетания. Но для этого мы, Ее родители, должны стать ее симбионтами и научить Ее говорить.
Глайфа возразила голосом матери Рамстана:
— Она не хочет быть симбионтом. Она хочет быть хозяйкой Самой Себе.
— Ты лжешь, — ответила Шийаи.
Прежде Шийаи говорила, или по крайней мере давала понять, что не может подслушать разговоры между ним и глайфой. Но она лгала, а может быть, изменившиеся условия дали ей возможность вмешиваться в их диалоги.
— Я не знал, что и ты тут, со мной, — обратился Рамстан к глайфе.
— Конечно, я здесь. Ты не смог бы совершить это путешествие без меня. Я направляюсь туда же, куда и ты.
— Потому что она должна это делать, — вступила Шийаи. Ее голос и ощущение ее присутствия стали слабее. — Но она не может почувствовать ужас и экстаз, которые чувствуем мы. Хотя она может испытывать некоторые из эмоций разумных существ, и ненависть, алчность, вожделение, нежелание — большинство из них.
— Ты лжешь! — воскликнула глайфа. — Я могу любить.
— Ты? — презрительный смех Шийаи быстро отдалялся.
— Да! Как ты сказала, мне ведомы ненависть, алчность и вожделение. Но я также знаю любовь и сочувствие. Невозможно знать один полюс эмоций и не знать другого. Нет, это неверная аналогия. Для эмоций не существует полюсов. Существуют две стороны одного и того же, и если повернуть ненависть другой стороной, увидишь любовь. И ты лгала, когда сказала Рамстану, что у меня нет подсознания. Верно, вы не вмонтировали его в меня, но я создала для себя подсознание сама.
— Тень, призрак! — крикнула Шийаи.
И как они могут препираться среди этого экстаза?
— Шийаи! — позвал Рамстан. Ответа не было.
— Я с тобой, — сказала глайфа.
Голос его матери действовал успокаивающе в той мере, в какой здесь вообще что-то могло успокаивать.
— В некотором смысле да, — ответил Рамстан. — Но в другом — ты никогда не будешь со мной.
Глайфа молчала. Далеко впереди — если здесь было направление, здесь, где не было ни «впереди», ни «позади», ни «вправо», ни «влево», ни «вверх», ни «вниз» — Рамстан увидел что-то огромное и зловещее. Оно было черным, круглым и двигалось прямо на него.