Шрифт:
ГЛАВА 1
— Болг убивает всех, кроме одного!
Голос был слабым, шипящим и влажным. Если бы подводные тени имели голос, он звучал бы именно так.
Затем голос загремел, как голос великана в небе, словно ракета, взорвавшаяся у самого уха. Этот голос швырнул его далеко в серую мглу. Потом он падал в колодец, мерцающие стены которого наискосок уносились прочь, но всегда оставались видимы.
Рамстан никогда еще не испытывал такого ужаса.
Он пронесся в полумраке мимо двух нагих великанов. Обликом они
Они скрылись во тьме позади, а стены колодца распахнулись в Пространство, где сияли мириады частиц Материи. Звезды? Глаза?
Неожиданно он коснулся поверхности белой звезды. В руках у него был ковш, и он зачерпнул им разреженного вещества, которое пылало холодным светом, столь сильным, что, даже когда он отвернулся, свет по-прежнему ослеплял его, заполняя весь череп.
Затем он был во тьме, сжатый чем-то, что не было ни сухим, ни мокрым, ни горячим, ни холодным, ни движущимся, ни недвижным.
Снова зашептал голос:
— Бог болен. Несокрушимое пламя падает с черного неба. Земля покрыта рябью. Океаны переполнены. Кровь кипит. Плоть пылает. Кости крошатся. Грешные и безгрешные бегут. Все умирают. Куда скрыться?
Теперь он был единственным выжившим в кораблекрушении, но оставался пленником мрака и холода. Он рвался вверх, к свету, теплу и воздуху.
— Беги, Рамстан, беги! — визжал голос. Бежать? Он тонул в субстанции, не позволявшей бежать.
Но он поднимался из тьмы, из холода, из глубины. Он был рыбаком, который поймал на крючок самого себя, как рыбу, и теперь вытягивал себя вверх, вовне. Маслянистая холодная бездна вытекала из него, и он открывал и закрывал рот, словно рыба на суше.
Этот голос. Где он слышал его прежде? Давным-давно? Говорил ли он на терранском или на арабском, его родном? Что он говорил только что? Рамстан не мог вспомнить.
— Я спал! Среди всего этого шума!
Он сидел в каменном кресле, обтянутом толстой кожей.
Доска стола перед ним была из тяжелого блестящего коричневого дерева. Она была сделана в виде стилизованной птицы: плоский полумесяц с загнутыми вверх концами — перьями крыльев. На столе стоял бокал с двумя ножками, вырезанный из красно-зеленой окаменевшей кости рептилии. Он был наполовину полон густого желтого вина, в котором плавали кроваво-красные червячки, тонкие, словно прожилки в глазу пьяницы.
Рамстан глотнул вина, отдававшего медом, виноградом и немного миндалем. Последнее, полагал он, исходило от червячков. Они были столь тонкими и хрупкими, что неощутимо проскальзывали по языку прямо в горло.
В сладости Калафалы всегда присутствовала чуть различимая горечь.
Порою жизнь может быть хороша, но то, что она ужасна, — это точно. В конце любой жизни, хорошей ли, плохой ли, или же хорошей и плохой разом, ожидают смерть и разложение. Все в Калафале, при всей своей воздушности и утонченной сложности, намекает на Разрушителя.
Интерьер таверны походил на Колизей, построенный пьяными римлянами. Если смотреть сверху, то ряды сидений образовывали равномерные волны. Кабинки были отделены друг от друга полупрозрачными перегородками трехметровой высоты в форме раковин. В них сидели все те же посетители, что и до того, как он уснул. Никто не ушел; никто не пришел.
Кабинка Рамстана, в среднем ряду, располагалась напротив входа, который находился выше рядов. Пол в центральной части был гладким и блестящим, и порою на нем устраивали танцы или жертвоприношения. В центре его была овальная стойка, за которой стояли четыре бармена. Вокруг этого овала возвышались четыре тонкие колонны из черно-белого камня с прорезанными вертикальными желобками, стянутые неровными кольцами.
На расширяющейся капители каждой колонны находился стул, а на стульях сидели музыканты: арфист, флейтист, скрипач, трубач. Они играли калафалскую музыку, сочиненную каким-то безумным Моцартом.
— Болг убивает всех, кроме одного!
Если этот голос шел из его подсознания, откуда взялось слово «болг»? Что за цветы темных мыслей росли из еще более темной почвы, чтобы быть собранными в букет болга? Почему темная часть его «я» говорит с ним загадками?
Болг.
Мимо Рамстана прошла официантка. Перед ним замелькало множество его отражений в овальных зеркальцах, из которых был набран ее пояс. Его плащ с воротом-стойкой и шляпа с кокардой, его длинный нос с горбинкой, густые черные брови и большие черные глаза, маска, сползшая на шею, делали его похожим на огромную птицу. Он был громадным прекрасно-отвратительным орлом, который сидит, нахохлившись, над каменно-костяным бокалом и то и дело склоняется, чтобы глотнуть жидкости и червяков.
Доктор Тойс вышла из тени у входа в зал. Ее маска свисала ниже подбородка, отчего казалось, что у нее распухла шея. Она была невысокого роста, хотя и выше любой обитательницы Калафалы, белокурая, бронзовокожая и курносая. Она помедлила, всматриваясь сквозь сине-зеленые струи дыма. Свет, лившийся через грязный стеклянный потолок, окрашивал воздух в зеленый цвет придонной воды неглубокого моря. Тойс помахала Рамстану рукой и спустилась по изогнутому пандусу, скрылась за рядом кабинок и вышла из темной овальной дверцы через две кабинки от той, где сидел Рамстан.
Для того чтобы войти в таверну или выйти из нее, не существовало прямого или явного пути. Все вращалось и менялось, изменялось и превращалось. Мышление калафалан было подобно ленте Мёбиуса; все, что они говорили, делали или изготовляли, было вывернуто наизнанку и перевернуто наоборот.
Тойс махнула бармену. Тот улыбнулся, показав два ряда акульих зубов. Даже лицо калафаланина могло отражать внутреннюю сущность. Оно было вполне похожим на человеческое, хотя яркие алые губы соединялись с носом и подбородком двумя красными треугольными хрящами, делая лицо похожим на маску циркового клоуна. Черные брови загибались вокруг глаз к выступающим, едва ли не пирамидальной формы скулам. Когда калафаланин не улыбался, он походил на клоуна; осклабившись, он стал похож на саму Смерть.