Бессмысленная маска
Шрифт:
Затем личность в зеленом исчезла.
— Аль-Хизр! — вскрикнул Рамстан.
ГЛАВА 3
Рамстан сидел за столом в своей каюте. Слабый пульсирующий свет лился сверху, снизу и со всех сторон, разгоняя все тени, кроме тех, что таились в мыслях Рамстана. Единственной его связью с внешним миром была аудиосвязь с главным мостиком, да и та односторонняя.
На столе под электронным микроскопом лежал яйцеобразный предмет. Для невооруженного глаза яйцо это было белым с едва заметным желтоватым оттенком. На ощупь оно было гладким. Глядя на экран и настраивая прибор, Рамстан словно находился в самолете, пикирующем
Складчатая поверхность увеличивалась, края яйца пропадали из виду. На ней появились крошечные фигурки, сначала их очертания были неясными, потом внезапно сделались отчетливыми. Поверхность была уставлена скульптурами, словно древний индийский храм.
Рамстан настроил прибор так, что в поле зрения оказались фигуры с левого от него конца предмета Здесь, поднимаясь над поверхностью колышущегося моря, виднелось множество форм: двенадцатищупальцевый спрут с костяным зазубренным гребнем; позади него — огромное рыбоподобное создание, его левиафанья пасть полна загнутых зубов и разинута в попытке заглотить безрассудного моллюска, движущегося вперед посредством одновременно водомета и паруса; гигантская амеба словно бы пульсирует, ее ложноножки тянутся окружить и переварить акулоподобное создание; акулья пасть была готова захлопнуться за толстой губастой рыбой, зажавшей в челюстях пучеглазое существо, наполовину омара, наполовину коническую раковину; клешни гибрида в смертельной агонии тянутся к угреподобному созданию с попугайским хвостом; выводок существ, похожих на ожившие цветы, спасается на отмели; проплывает стая гребенчатых рыб, могущих плавать по морю или ползать, как калеки, по песчаному берегу, два гребнистых ползуна уже пробираются через берег к зарослям прибрежных растений.
Рамстан еще подстроил прибор, и поверхность моря стала полупрозрачной. Казалось, далеко в глубине — хотя расстояние могло быть иллюзией — собралось множество существ разнообразной формы. Они ползали в иле по океанскому дну, поедали части разорванных тел, оставшиеся от всепожирания, происходящего наверху, поедали падаль и друг друга, умирали, были пожираемы сами, а в это время отцы и матери откладывали и оплодотворяли яйца, из яиц выводилась молодь и разбегалась во все стороны, чтобы спастись от хищников, многие из которых были их же собственными родителями.
Сквозь ил смутно проступали и исчезали очертания древнего затонувшего города, разрушенный зиккурат, на вершине его — алтарь и накренившийся идол, колонна, разбитая арка, под ней — перевернувшаяся трирема, изъеденная моллюсками, прицепившимися к корпусу, тень огромного и страшного создания с горящими глазами, промелькнувшая в проломе, гранитная голова массивной статуи, по самый рот занесенной тиной пополам с костями и раковинами, но длинный крючковатый нос и свирепый взгляд выражают высокомерие и неуязвимость, адресуясь к безразличному существу с сотней тощих ножек и клювом как у стервятника.
Еще один поворот регулятора. Что там, под тиной? Рамстан не смог определить. Что-то скалящееся, похожее на летучую мышь.
Он повернул регулятор обратно и повел окуляром прочь от берега, в сторону джунглей. Здесь обитало странное создание, которое, казалось, вытянулось на несколько миль и которое в действительности было процессией зверей и птиц; они последовательно появлялись, прогрессировали и регрессировали, происходя от первого существа, полностью приспособившегося к жизни на суше. Здесь было множество жизней, образовывавших единую жизнь; ее проявления возникали друг за другом, вырастая одно из другого, ветвясь, расцветая; порою какой-либо род вновь пытался вернуться в море; и все это был единый многотелый, многоногий, многорукий, многоголовый поток плоти.
Рамстан протянул было руку, чтобы немного повернуть яйцо, но не коснулся пальцами, словно испугавшись, что оно обожжет его или вцепится в его плоть и втянет его в себя. После секундного колебания он все-таки коснулся яйца, и оно, как всегда, было прохладным и гладким. Но он ощущал корчи жизни, внезапность и рыхлость смерти, покалывание крошечных искорок ужаса, боли, смеха, счастья, торжества и отчаяния.
Так он сидел, поворачивая яйцо, настраивая микроскоп, и созерцал скульптуры, навивая неспешную спираль.
Здесь был город, гордый, с высокими стенами, почти уничтоженный варварами с гор, ордой, что много десятилетий скиталась по пустыне и теперь жаждала молока и меда, золота и самоцветов, роскоши и безделушек, женщин и скота.
Здесь был другой город, уничтоженный одним только временем. Не выпадали дожди, земля иссохла, люди умерли или ушли искать места с влажной, черной и жирной почвой и с облачными, щедрыми на влагу небесами. Шакалоподобные звери пересекали широкие, занесенные песком улицы, где некогда маршировали, влача пленников за колесницами, нагруженными добычей, победоносные армии, а горожане выкрикивали приветствия, и оркестр играл громкий победный марш. Теперь только ветер перекатывал песок по пустым пыльным залам, только ухала сова, да змея шипела здесь. А далеко-далеко потомки беженцев гнали стада через бескрайние степи, направляясь к дальней земле высокостенных городов, широких рек и легкой поживы.
И были здесь ракеты, приготовившиеся к первому полету на другую планету с экипажем на борту; вокруг них работали фигурки в шлемах.
И был здесь первый космический корабль, а поодаль от него — схватка исследователей с туземцами.
И была здесь скульптура, которая повергала Рамстана в замешательство первых три раза, когда он изучал ее. Теперь он понял, что она составлена из символических фигур, представляющих Вселенную — любую вселенную, — находящуюся в процессе коллапса; каждый кусочек материи, от гигантских красных звезд до свободного водорода, стремился назад, к изначальной точке. Поодаль от этой была другая, легко интерпретируемая фигура: взрыв одиночной гигантской звезды. Дальше — рождение звезды Дальше — рождение планеты. Еще дальше — густое море, колыбель жизни.
А здесь, и тут, и там попадались фигуры, при виде которых Рамстана пробирала холодная дрожь. Посреди картин жизни и смерти вселенных часто встречался крошечный яйцеобразный предмет. И рядом с ним всегда присутствовали три фигуры в капюшонах.
Рамстан понимал — или думал, что понимает — значение этих вездесущих фигур, но не мог в такое поверить.
Река рождения, смерти и возрождения по спирали опоясывала яйцо. Но в одном месте часть поверхности была чистой. Быть может, скульпторам не хватило всей жизни, чтобы завершить работу? Или они намеренно оставили ее незавершенной? И если так, то почему?
Глайфа могла бы сказать ему, но она молчала, и это продолжалось уже довольно много времени.
Рамстан вынул глайфу из встроенного в переборку сейфа и легко перенес ее на стол, поскольку антигравитационные модули на ее краях уменьшали ее вес с пятисот килограмм до пяти грамм, и попросил поговорить с ним. Но голос молчал.
Безмолвствовала ли глайфа потому, что хотела, чтобы он сам изучил тысячи скульптур и понял то, что глайфа могла бы легко сказать, но во что он поверил бы, только постигнув это сам? Или она была занята своими собственными мыслями — или что там происходило под этой непроницаемой оболочкой?