Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают
Шрифт:
Я хотела было процитировать флоберовский «Лексикон прописных истин»: «Казаки. – Едят свечи», но вместо этого просто заметила, что едва ли на выставку реально заглянет какой-нибудь казак.
– Мы так рассуждать не можем. В Калифорнии ничего нельзя знать наверняка.
Пару дней спустя мне стали звонить по поводу «трехмерных объектов».
– Элиф, хорошо, что я вас застала. Не вставить ли нам в вашу витрину по Красной коннице меховую шапку?
Я подумала.
– А что за шапка?
– В том-то все и дело. Боюсь, она не совсем аутентична. Один человек купил ее на московском блошином рынке. Но с виду это вполне
– Спасибо за то, что обращаетесь именно ко мне, – ответила я, – но, думаю, это должен решать профессор Фрейдин.
– Ох, – сказала она. – Профессор Фрейдин не захочет выставлять эту шапку.
– Наверное, нет, – согласилась я.
На следующий день телефон зазвонил снова.
– Ладно, Элиф, а как вы считаете – что, если мы внизу витрины разложим казачий национальный костюм?
– Казачий национальный костюм? – повторила я.
– Ну… окей, проблема в том, что это детский размер. Типа, детский казачий костюм. Ведь это совсем неплохо. В смысле, то, что это детский костюм. Он наверняка подойдет по размеру витрины, а со взрослым так может не выйти.
Чуть не каждый день придумывали что-то новенькое: самовар, Талмуд, трехфутовый резиновый Кинг-Конг. В итоге сошлись на гигантской казачьей шашке, которую, подозреваю, тоже приобрели на московском блошином рынке. Ее поместили в витрину, не имевшую никаких семантических связей с саблями, и поэтому люди на выставке постоянно спрашивали меня, что она означает. «Почему бы ее не поставить на витрину про „Моего первого гуся“? – спросил один из гостей. – Там, по крайней мере, упоминается сабля».
Тем временем началась конференция. Приехали ученые со всего мира: Россия, Венгрия, Узбекистан. Один профессор прилетел из аэропорта Бен Гурион с библиографией «Бабелебиблиография» и докладом «Бабель, Бялик и лишения». Но главными звездами стали дети Бабеля: Натали, дочь от его жены Евгении, и Лидия, дочь от Антонины Пирожковой, с которой Бабель жил последние годы.
Сообщение о том, что среди гостей будет и сама Антонина Пирожкова, привело в экстаз моего однокашника Джоша. Его родители страстно почитали «Звездные войны». Они назвали его Джош Скай Уокер, и мы его частенько называли Скайуокером, чтобы отличать от остальных Джошей. Скайуокер тоже работал на выставке, и Пирожкова с фотографий тридцатых годов стала предметом его обожания.
– Слушай, как я мечтаю поехать за ней в аэропорт, – сказал он.
– А ты отдаешь себе отчет в том, что ей уже, наверное, за девяносто?
– Наплевать, она такая крутая. Ты не понимаешь.
На самом деле прекрасно понимала. В книжке Родченко я тоже приметила пару казаков, которых с удовольствием встретила бы в аэропорту, если бы не то обстоятельство, что – как я и предсказывала – никто из казаков на конференцию не приехал.
Однако желание Скайуокера сбылось: вместе с Фишкиным, его другом и носителем русского, их назначили встретить Пирожкову и Лидию, прилетавших в воскресенье перед конференцией. За Натали Бабель сначала предполагалось, что поеду я, но она позвонила на факультет предупредить, что у нее очень тяжелый чемодан: «Пришлите за мной сильного выпускника. Если не получится, то не беспокойтесь, доеду на автобусе». Поэтому за ней отправили выпускника, а у меня образовался свободный день.
– Ты их не пропустишь, – сказал он. – Это будут, типа, девяностолетняя женщина, эффектная такая, и пятидесятилетняя женщина, вылитая Бабель.
– Но… что случилось с Фишкиным?
– Фишкин уехал на озеро Тахо.
– Как уехал на Тахо?
– Ну, это целая история, а проблема в том, что самолет приземляется через полчаса.
Я швырнула трубку и бросилась выгребать из машины накопившийся мусор. Осознав, что не помню отчество Антонины Пирожковой, я полетела обратно в дом к гуглу. Уже на выходе вдруг поняла, что забыла, как сказать по-русски «он сломал ногу». Снова пришлось искать. На листе бумаги я большими буквами написала БАБЕЛЬ, запихнула этот лист в сумку и выбежала из дома, повторяя: «Антонина Николаевна, slomal nogu».
Когда я добралась до аэропорта, самолет уже десять минут как приземлился. Полчаса я бродила по терминалу с табличкой БАБЕЛЬ, высматривая девяностолетнюю женщину, эффектную, и пятидесятилетнюю, вылитую Бабель. Среди множества людей, оказавшихся тем днем в аэропорту, под эти описания никто даже близко не подходил.
В отчаянии я позвонила Фрейдину и объяснила ситуацию. Повисла длинная пауза.
– Они не станут тебя искать, – наконец сказал он. – Они ждут, что их встретит парень.
– В том-то и дело, – сказала я. – А что, если они не увидели парня и… ну… сели в автобус?
– Печенкой чую, они еще в аэропорту.
В случае с большевистской обезьяной его печенка не подвела, так что я решила продолжить поиски. И действительно, через десять минут я увидела ее, сидящей в углу, среди чемоданов, с белым обручем в волосах – крошечная престарелая женщина, в которой тем не менее узнавалась красавица с архивных фотографий.
– Антонина Николаевна! – воскликнула я, расплываясь в улыбке.
Она взглянула на меня и слегка отвернулась, словно надеясь, что я исчезну.
Я предприняла новую попытку:
– Здравствуйте, извините меня, вы приехали на конференцию по Бабелю?
Она быстро повернулась ко мне.
– Бабель, – сказала она, выпрямляясь. – Да, Бабель.
– Я так рада! Простите, что вам пришлось ждать. Парень, который должен был вас встретить, сломал ногу.
Она окинула меня взглядом.
– Ты рада, – заметила она, – ты улыбаешься, а Лидия мучается и нервничает. Она ушла искать телефон.
– О нет! – сказала я, озираясь. В поле зрения не было ни одного телефона. – Я пойду поищу ее.
– Зачем еще и тебе уходить? Вы тогда обе потеряетесь. Лучше садись и жди.
Пытаясь напустить на себя приличествующий унылый вид, я снова набрала Фрейдина.
– Слава богу! – сказал он. – Я знал, что они еще там. Как Пирожкова? Очень сердится?
Я взглянула на Пирожкову. Вид у нее был, пожалуй, сердитый.
– Не знаю, – ответила я.
– Мне сказали, что пришлют русского парня, – громко произнесла она. – Парня, который говорит по-русски.