Бета-самец
Шрифт:
Вряд ли в посадку наведывались с клиентами плечевые, промышлявшие на трассе. Скорей всего, местечко на отшибе недалеко за городом облюбовала неприхотливая любореченская молодежь. Топилин вспомнил, что часто по вечерам замечал габаритные огни среди деревьев: «занято», сигнализировали они.
Долгие годы Топилин грезил о том, как прекрасно было бы встретить — или хотя бы закончить старость — подальше отсюда, в чистенькой провинции у моря — европейской, нетронутой. Никаких понаехавших, ни тех, ни этих. Только он, один-единственный. Любимый местными за трогательный русский акцент и глубокий взгляд с въевшейся вековой усталостью. По утрам сухопарый, седой как лунь
Мечта об ухоженной европейской старости умерла однажды естественной смертью — от возраста. Топилин вдруг заметил, что ее не стало. Больше не хочет выгуливать интеллигентного пса в направлении чистого моря со специальными перчатками для дерьма в боковом кармане (и запасными на случай форсмажора — во внутреннем). Не хочет, нет. Расхотелось.
Войдя в лесопосадку, он быстро выбирает подходящий поваленный ствол, принимается обламывать ветки. Ветки сбрасывает в кучу. Их он заберет в следующий раз, связав с валежником, который подберет тут же.
На обратном пути выходит на целину — на нейтральную территорию, отделяющую вертолетное поле от дач. Широкая тропа утрамбована лошадиными копытами. Перестук этих копыт будит Топилина по утрам, в начале девятого. Регулярно — в четные будние дни и в один из дней выходных. Тяжелый плотный галоп слышен издалека. Гнедой конь мощно молотит ногами, разбрасывая земляные клочья. Наездницу видно плохо. Округлый абрис бедра, пунцовые щеки. Остальное — карандашным летучим наброском. Но и этого достаточно: наездница прекрасна. Она проносится со стороны воинской части, обратно возвращается другим маршрутом, ближе к лопоухим вертолетным тушкам. Дачники говорят: новая полковничья жена. Летом вообще — экстремальное шоу. Держите меня семеро. Коленки сверкают, бюст рвет жилет. Конная прогулка у нее вместо зарядки, по возвращении она отправляется в спортзал.
Если не занят чем-нибудь неотложным, Топилин наблюдает за скачущей полковничьей женой из окна верхнего этажа. В ноутбуке Сергея, в отдельной папке с мечтательным названием «Верхом», множество ее снимков, сделанных с той же точки. Жаль, ракурс неудачный. Слишком далеко, высоко — линии под этим углом спрессовывались, теряли экспрессию. Нужно было выйти в поле, откуда наверняка открывался отличный вид на краснощекую всадницу.
Топилин пожалел, что не прихватил своего фотоаппарата: Сергеев был разбит во время ДТП и остался в качестве вещдока у капитана Тарасова. Было бы интересно сделать то, на что не решился Сергей, — подкараулить ее в поле, поймать в объектив струи пара из конских ноздрей, сапожки, вдетые в стальные стремена, взгляд из-под жокейского шлема.
Пресловутой рекламы, вознесшей когда-то Сергея Митрохина на профессиональный олимп, Топилин в ноутбуке не нашел. Даже в корзине. Пусто. Видимо, Сережа действительно верил, что начал новую жизнь.
Топилин тщетно пытался понять, в чем она состояла.
В голове его вертелась назойливая мысль: случался ли секс у Анны с Сережей, когда он приходил к ней из «Яблоневых зорь». На ночь принципиально не оставался. Но пятиминутки страсти вполне могли иметь место. «А вдруг, — думал Топилин, — вдруг в какой-то из своих визитов Сергей тоже взял ее нахрапом… почти что силой…» Ему показалось, конечно, что — силой.
Позволила ему так думать. Позволила ему…
Топилин прекрасно помнил, как это выглядит.
С Сергеем было бы точно так же.
Сунула себя алчущему, перепуганному: «На! На, не плачь».
Никаких загадочных и опасных, которых ожидал встретить в первые минуты, отыскивая в кромешной тьме Сергееву дачу. На редкость спокойные, предсказуемые люди. Подходящее окружение для решившего отлежаться на дне.
Примерно над каждой третьей крышей поднимался дым. Многие из обжитых домов были кирпичные, толстостенные: люди перебрались в «Яблоневые зори» из города, продолжая ездить туда на работу. Но было немало и тех, кто жил здесь круглый год неотлучно. Топилин прозвал таких полярниками. Далеко не все здесь держали гаражный бизнес. Кто-то сдавал квартиру в Любореченске, кто-то успевал заработать денег на зимовку в теплый сезон. Другим приплачивали состоятельные дачники за охрану брошенных до весны участков. Некоторые были заняты в старинном бизнесе живущих возле воинской части: варили и поставляли солдатам самогон.
Топилина эти люди интересовали с практической стороны: у них он подглядел, как очищать талую воду замораживанием, у них — с переплатой и долгими уговорами, покупал тележку-другую угля и баллонный газ. Но поселковые полярники притягивали его не только этим. Их объединяло одно поразительное качество: умение довольствоваться малым, считая его вечным.
— Витек, у тебя фундамент просел, ты видел?
— Видел, чего.
— Может стена обвалиться.
— Да он два года, как просел! — отвечал Витек насмешливо.
Они умудрялись жить в такой концентрации пофигизма, в которой Топилин усматривал биологическую несовместимость с жизнью. Поговорка «Голь на выдумку хитра», казалось, описывала для них достоинство высшего порядка — с такой неутомимостью полярники пускали в дело любое подвернувшееся хламье. Сетки от кроватей складывались в беседки, вкопанные покрышки становились клумбами, потенциал пластиковых баллонов был безграничен: ведра, совки, абажуры, метлы. В нескольких дворах красовались ветряные динамо-машины, собранные из железяк, цвет и вид которых выдавал их военное происхождение.
Особый шик состоял в том, чтобы питаться всю зиму собственной картошкой, а круче всего — одной лишь картошкой, даже если хватало денег разнообразить рацион.
— И половины не съели. А только картоху, считай, и едим, — с гордостью заявлял один полярник другому.
— Совсем ничего больше? — почтительно уточнял второй.
Глядя на этих людей, отказавшихся от прелестей миллионного города в пользу полунищей жизни в поселке без канализации и водопровода, электричество по расписанию, — Топилин удивлялся даже не их многочисленности, а тому, что они определенно довольны своим положением.
— Тю! Да что я там не видел, в вашем Любореченске?
Сосед по участку объявился, когда Топилин конопатил ватой окна, готовясь к скорой зиме. Приехал на старенькой золотистой «CRV». Широк в кости, лысоват, с виду лет пятидесяти.
— Сосед! — позвал он, стоя за сетчатым забором.
Подозрительно оглядел показавшегося на крыльце Топилина, но не стушевался.
— Что-то ты на себя не похож, сосед! — крикнул весело. — Одежка вроде твоя. А внутри ктой-то незнакомый.
«Так и есть, ты верно заметил, — всем своим видом подтверждал грустивший на крылечке Боб. — Аж не знаю, что делать». После того как Топилин запретил ему гадить у крыльца и стал выставлять за дверь на время своих завтраков и обедов, Боб выглядел разочарованным и обделенным.