Бета-самец
Шрифт:
Было в этом что-то паразитическое. Какое счастье, что все они есть!
Один наносил краску случайными предметами: кухонной теркой, медицинской банкой, мухобойкой. Другой налегал на инсталляции из разобранных кубиков Рубика, оловянных солдатиков и бутылок из-под кока-колы. Третий делал аппликации из ржавой жести и битого стекла.
Перед тем как покинуть академию, я немного сблизился с ними. Побывал на нескольких вечеринках, на квартирнике, на котором выставлялась чья-то графика. Успел и свои творения показать. И выслушать столько комплиментов, сколько не слышал до тех пор никогда.
Но к тому времени идея-фикс о целебных свойствах казарменного опыта созрела и вела меня прямиком к выбранной цели. По телевизору тогда много говорилось о дедовщине, о голодном пайке. Я был уверен, что такое испытание пойдет мне на пользу. Стачка против Нефертити закончилась недели через две. К ней мало кто примкнул, новое руководство ее игнорировало.
Тем же летом в любореченском кооперативном туалете прошла выставка, гвоздем которой стали работы Кирюши Агафонова.
Здравствуй, армия. Лечи, как умеешь.
7
Его давно тянуло в этот дом с мезонином — резиденцию председателя дачного кооператива. Дом хоть и был обшит пластиковой вагонкой, выделялся среди остальных устарелым фасоном: окна поуже, крыша острей. Несколько раз Топилин проходил мимо массивных ворот с наваренными проволочными львами, но за отсутствием убедительного предлога войти не решался. Одно дело — военно-воздушный конюх. Совсем другое — Иван Рудольфович, председатель «Яблоневых зорь».
Наружность пожилого председателя Топилин детально изучил по фотографиям в ноутбуке Сергея. Натура действительно была щедра и фотогенична. Нос крупный, но стройный. Мужественная линия рта. Морщин умеренно. Волнистые волосы, посеребренные сединой точно в меру: благородная примета мудрости, моложавый патриарх. Больше всего Топилину понравился Иван Рудольфович в контурном свете, сидящий нога на ногу, обхватив колено руками: голова чуть вбок, во взгляде смесь упрека и призыва.
Однажды Топилин наблюдал за тем, как председатель, высунувшись из окна, тряс кулаком и кричал кому-то:
— А ну, перестали дурью маяться! Я два раза повторять не стану!
Четырежды в день Иван Рудольфович совершал путешествие от своего двора к располагавшейся неподалеку трансформаторной будке: в девять утра, чтобы включить электричество в поселке, в полдень, чтобы выключить, потом вечером, в семнадцать ноль-ноль, — чтобы снова включить, и в двадцать один — выключить окончательно на ночь.
В один из первых морозных дней, надев парадный Сергеев костюм марки «Сан Шайн» под привезенное с собою пальто «Iceberg» — зимний гардероб Сергея состоял из пуховика и куртки, — Топилин отправился к председательскому дому. Подгадал точнехонько к полудню. Иван Рудольфович, лязгая ключами, выходил из трансформаторной будки. На плечи накинута парадная офицерская шинель без погон, под шинелью коричневый свитер домашней
— И опустилась тьма на «Яблоневые зори», — сказал Топилин с шутливой торжественностью, подходя к председателю со спины.
Тот развернулся всем корпусом, посмотрел на Топилина долгим серьезным взглядом — излишне серьезным, как показалось Топилину.
— Как видите, обошлось без тьмы, — ответил он сухо, растягивая слова.
И вроде бы настал момент рукопожатия и знакомства — но что-то в председательском взгляде останавливало Топилина.
— Я тут у вас живу, — сказал он, заняв руки замысловатым жестом, похожим на движение плавающего брасом. — Месяц.
— Больше, — поправил его Рудольфович и оглядел совсем уж подробно, всмотрелся в каждую деталь и даже, казалось, о каждой успел что-то такое подумать.
Встреча была прохладной.
— Д-да, — подтвердил Топилин. — Точно. Чуть больше. Никогда не дружил с календарем…
Председатель провернул ключ в замочной скважине трансформаторной будки и, вынув его решительным офицерским жестом, сунул в карман — как пистолет в кобуру.
— Чем обязан? — поинтересовался, поправляя шинель.
И тут же взглядом пригласил Топилина в сторону дома.
— Легко оделся, — пояснил он. — Как бы не простыть.
Они неспешно зашагали по гравию, которым была засыпана дорожка от трансформатора до председателева дома.
— Да, похолодало.
— Минус два.
— Теперь уж подержится.
— Да.
— И снега может навалить.
— Не исключено. Так чем обязан, Антон Степанович?
Топилин споткнулся от неожиданности.
Это было уже слишком.
Перебор! К одиннадцати выпал туз, а внутренний голос уверял-божился, что будет ровно двадцать одно.
— Осторожней, кое-где ямки, — заметил председатель, с деланым любопытством поглядывая по сторонам.
Времени на обдумывание не было.
Он, конечно, успел побыть здесь и бывшим зэком, и деструктивным маргиналом. Но напялить маску Антона…
Метко, Иван Рудольфович. Не в бровь, а в глаз. Вот даже левый глаз кольнуло как будто. Ой.
«А давай! — Топилин покосился на председателя. — Семь бед один ответ, однава живем, два сапога пара, трое с сошкой, один с ложкой, ни эллина, ни иудея. Была не была».
— Так вы знаете? — спросил Топилин, торопливо склеив грустную мину.
— Я здесь все знаю, — ответил председатель, с особенно четким звуком ступая по гравию. — Положено.
Дальше молчали. Топилин внимательно слушал хруст гравия. Антон вряд ли стал бы говорить об этом на ходу — и уж точно не стал бы без специального приглашения.
Подойдя к воротам, Иван Рудольфович толкнул приоткрытую створку:
— Милости прошу.
— Благодарю, — ответил Топилин в тон председателю и засомневался: не решит ли, что его передразнивают. — Обалденный дом, — добавил он на всякий случай.
Во дворе неожиданная встреча — Боб собственной персоной. Лежит на деревянном настиле, которым укрыта на зиму клумба под окном. Морда мечтательная. Переглянулись, Боб нехотя поднялся и, держа хвост и голову к земле, отправился за угол. «Ну ладно, спалил, — говорила его понурая спина. — А потому, кормить нужно лучше».