Бетагемот

Уоттс Питер

— Ты серьезно? — спросил он в надежде, что она не заметит, и понимая, что уже заметила. — То есть... ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

— Да Ахилл у нас герой! — Она насмешливо покоси­лась на него. — Опыта маловато, да?

— Хорошо, — сказал он, невольно оправдываясь. — Только...

— Это же просто игра, детка. Ничего радикального. Я же не прошу меня убивать.

«Очень жаль».

Впрочем, мысленная бравада не одурачила его ни на миг. Ахилл Дежарден, тайный садист, вдруг до смерти перепугался.

— Ты про игры? — сказал он. — Шелковые веревки, стоп-слова и все такое?

Она покачала головой.

— Я, — терпеливо объяснила она, — хочу, чтобы у меня кровь текла. Хочу боли. Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, любовничек.

«Да что со мной? — гадал он. — Я же именно о такой всегда мечтал. Какая счастливая случайность!»

И миг спустя подумал: «Если это случайность».

Он, что ни говори, находился на переломе судьбы. Шли проверки его прошлого, проводилась оценка ри­сков. Где-то под ковром система решала, можно ли до­верить Дежардену ежедневно определять судьбы милли­онов. Конечно, его тайна уже была им известна: ме­ханики заглянули ему в голову и наверняка заметили отсутствующую или поврежденную проводку. Возможно, это проверка: способен ли он контролировать себя. Воз­можно, Трип работает не так надежно, как ему внушали, и особенно подлые нейроны его подтачивают, а изна­чальная порочность представляет собой потенциальную ловушку... Или все намного проще. Может, они просто не рискнут вкладывать в раскрутку героя, чьи неконтро­лируемые склонности публика может счесть... неприят­ными.

Аврора скривила губы и обнажила спину.

— Давай, детка, поработай со мной.

Она была блеском в глазах всех его прежних парт­нерш, той мигающей искоркой, которая словно говорила: «Поберегись, ты, поганый извращенец. Малейшая оп­лошность, и с тобой покончено!». Она была шестилетней Пенни, обещающей никому не говорить, несмотря на кровь и переломы. Она была отцом, стоящим в темном дверном проеме с непроницаемым взглядом, словно го­ворившим: «Мне про тебя кое-что известно, сын, и ты никогда не узнаешь, что это».

— Рори, — осторожно заговорил Дежарден, — ты на­счет этого ни к кому не обращалась?

— Все время обращаюсь. — Она улыбалась, но в го­лосе зазвенело напряжение.

— Нет, я хотел сказать... понимаешь...

— К специалистам. — Улыбка пропала. — К какому-нибудь мозгоправу, который за мои же денежки скажет мне, что я сама себя не понимаю, что все это просто за­ниженная самооценка и что мой отец насиловал меня в доречевой период. — Она потянулась за одеждой. — Нет, Ахилл, не обращалась. Я предпочитаю проводить время с теми, кто меня принимает как есть, а не с тупыми муда­ками, которые пытаются превратить меня во что-нибудь другое. — Она натянула трусики. — Наверно, на офици­альных приемах такие больше не попадаются.

— Ты могла бы остаться, — попытался он.

— Просто это было так неожиданно, — попытался он.

— Понимаешь, в этом есть какое-то неуважение, — попытался он.

Аврора вздохнула.

— Детка, если бы ты меня уважал, то признал бы за мной право самой решать, что мне нравится.

— Но мне нравишься ты сама, — ляпнул он, низ­вергаясь в пламени и дыме. — Как же мне делать тебе больно, если...

— Эй, ты думаешь, мне нравилось все, что я для тебя делала?

Она оставила его стоять с обвисшим пенисом, пять­юдесятью минутами до конца аренды кабинки и убий­ственным, унизительным сознанием, что он навсегда в ловушке собственного притворства.

«Я никогда не дам этому воли, — понял он. — Как бы мне ни хотелось, кто бы меня ни просил, как бы это ни было безопасно. Я никогда не буду уверен, что где- нибудь не прячется шпион, что это не ловушка. Я всю жизнь буду скрываться, потому что открыться страшно до ужаса».

Отец мог бы гордиться. Сын вырос добрым католи­ком.

Но Ахилл Дежарден знал толк в искусстве приспособ­ления. Выходя из кабинки — пристыженный и одино­кий, — он уже начал восстанавливать защитные барьеры. Возможно, оно и к лучшему. Как-никак, от биологии никуда не денешься: секс — это насилие, причем бук­вально, до уровня нейронов. Трах или драка — работают одни и те же синапсы, тот же стимул причинять насилие и подчинять. Каким бы нежным ты ни был внешне, как бы ни притворялся. Даже если ты действуешь исключи­тельно с согласия партнера, все равно это не более чем насилие над сдавшейся жертвой.

«Если я делаю все это, а любви не имею, то я — медь звенящая» ^[9] , — подумал он.

Он сознавал это основами мозга, глубинами своего «оно». Садизм записан в строении тела, а секс... секс мало того, что насилие, он — сплошное неуважение. И кому нужно обращаться так с другим человеческим существом в середине двадцать первого века? Никто не вправе так поступать, тем более — чудовища с неисправными вы­ключателями. У него дома имелся сенсориум, позволяв­ший воплотить любое плотское желание, предоставляя ему виртуальных жертв в таком высоком разрешении, что получалось одурачить даже его.

9

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий» (1Кор 13:1).

Были и другие преимущества. Не понадобятся боль­ше сложные ритуалы ухаживания, в которых он вечно путался. Не придется опасаться инфекций и неуклюже выставлять анализы чем-то вроде предварительных ласк. И не будет больше этого жестокого блеска в глазах жерт­вы, которая, может быть, догадалась.

Он во всем разобрался. Черт, он нашел новый смысл жизни.

Отныне и впредь Ахилл Дежарден будет цивилизован­ным человеком. Он обратит свои порочные страсти на машину, а не на живую плоть — и тем самым спасет себя от целой прорвы неловкостей. С Авророй все обернулось к лучшему — он чуть не попался, но вовремя вывернулся. Вот уж у кого точно все провода в голове перепутаны. Центры боли и удовольствия — все вперемешку.

Лучше не связываться с такими психами.

ПОЖАРНЫЕ УЧЕНИЯ

Она просыпается где-то в море.

Непонятно, что привело ее в себя — вспоминается мягкий толчок, словно кто-то осторожно будил ее, — но сейчас она совершенно одна. Того и добивалась. Могла бы заснуть где-нибудь в трейлерном парке, но ей нуж­но было одиночество. Потому она проплыла мимо «Ат­лантиды», мимо пузырей и генераторов, мимо хребтов и расщелин, когтивших округу. Наконец добралась сюда, к отдаленному уступу из пемзы и полиметаллических руд, и уснула с открытыми глазами.

А теперь что-то ее разбудило, и она не могла сори­ентироваться.

Она снимает с бедра сонарный пистолет и обводит окружающую тьму. Через несколько секунд возвращается смазанное множественное эхо с левого края. Прицелив­шись в ту сторону, она стреляет снова. В самом центре оказывается «Атлантида» с ее пригородами.

И еще более твердое и плотное эхо. Уже рядом — и приближается.

Идет не на перехват. Еще несколько импульсов пока­зывают, что вектор движения минует ее справа. Тот, кто приближается, о ней не знает — или не знал, пока она не применила сонар.