Бетагемот

Уоттс Питер

Однако ей приходится все время напоминать себе: ничего этого не было.

ПОРТРЕТ САДИСТА В ОТРОЧЕСТВЕ

Конечно, со временем Ахилл Дежарден научился об­водить шпиков вокруг пальца. Он с малых лет понял, каков расклад. В мире, который ради его же безопасно­сти держат под постоянным наблюдением, существовали лишь наблюдаемые и наблюдатели, и Ахилл точно знал, на какой стороне предпочел бы находиться. Невозможно мастурбировать при зрителях.

Этим и наедине с собой нелегко было заниматься.

Его, как-никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку «Nouveaux Separatistes» ^[8] , висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от кото­рых пенис становился твердым. И то, что под действи­ем развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обсто­ятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, — ведь сказал же Иисус: «То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога». Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, вопло­щая их.

8

«Новых сепаратистов» (фр.).

Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осме­ливался обратиться к энциклопедии: именно столько по­требовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социаль­ного центра — а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.

— Я думаю...

Начал Ахилл в тринадцать лет.

Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти се­кунд под критическим взглядом личности, уже вычислив­шей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступ­ном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.

— ...что я чудовище, — закончил он.

Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен — Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщатель­ная чистка не дала бы гарантии, — но он отключил все каналы ввода-вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие-нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем со­стоянии после того, как перед ней выложится.

Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако маль­чик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал

за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией — стра­ной, пришлось напомнить себе Ахиллу, — подключив­шись к помпезной церемонии первого Дня Независимо­сти. Надутая колючая Пенни — дни, когда она обожеств­ляла старшего брата, давно миновали, — продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз-шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.

Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.

— Чудовище какого рода? — спросил «ТераДруг » голосом андрогина.

Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выго­ворил:

— Женоненавистник.

— Понимаю, — пробормотал ему в ухо «ТераДруг».

— У меня возникают... возникают такие желания — делать им больно. Девочкам.

— И как ты при этом себя чувствуешь? —голос стал чуть более мужественным.

— Хорошо. Ужасно... то есть... они мне нравятся. Чув­ства, в смысле.

— Не мог бы ты уточнить? — в голосе не слыша­лось ни ужаса, ни отвращения. Конечно, их и не могло быть — программа ничего не чувствует, это даже не Тью­ринг-софт. Просто навороченное меню. Но, как это ни глупо, Ахиллу полегчало.

— Это... сексуально, — признался он. — Ну, думать о них так.

— Как именно?

— Ну, что они беззащитные. Уязвимые. Я... мне нра­вится, как они смотрят, когда... это самое...

— Продолжай, — сказал «ТераДруг».

— Когда им больно, — жалобно выговорил Ахилл.

— А, — сказала программа. — Сколько тебе лет, Ахилл?

— Тринадцать.

— У тебя есть друзья среди девочек?

— Конечно?

— И как ты относишься к ним?

— Я же сказал! — прошипел Ахилл, едва не срываясь на крик. — Мне...

— Нет, — мягко остановил его «ТераДруг», — я спро­сил, как ты относишься к ним лично, когда не чувствуешь полового возбуждения. Ты их ненавидишь?

Ну почему же, нет. Вот Андреа толковая девчонка, к ней всегда можно обратиться, когда надо вычистить вирусы. А Мартин... Ахилл как-то раз чуть не убил ее старшего брата, когда тот стал к ней приставать. Мартин и мухи бы не обидела, а этот мудак-братец...

— Они мне нравятся, — сказал Ахилл, морща лоб из-за парадокса. — Очень нравятся. Они отличные. Кроме тех, кого я хочу, ну ты понял, да и то только когда я...

«ТераДруг » терпеливо ждал.

— Все клево, — выдавил наконец Ахилл, — если толь­ко я не...

— Понимаю, — выдержав паузу, заговорила програм­ма. — Ахилл, у меня для тебя хорошее известие. Ты вовсе не женоненавистник.

— Нет?

— Женоненавистник — это тот, кто ненавидит жен­щин, боится их или считает в чем-то ниже себя. Похоже на тебя?

— Нет, но... кто же тогда я?

— Это просто, — сообщил ему «ТераДруг». — Ты сек­суальный садист. Это совершенно иное.

— Правда?

— Секс — очень древний инстинкт, Ахилл, и он фор­мировался не в вакууме. Он переплетается с другими базовыми побуждениями: агрессии, территориальности, конкуренции за ресурсы. Даже в здоровом сексе присут­ствует немалый элемент насилия. Секс и насилие имеют немало общих нейронных механизмов.