Без дна. Том 2
Шрифт:
Екатерина Юрьевна в разные периоды своей жизни по-разному относилась к этой даче. В детстве она выживала там только под большим родительским прессом. Из-за многого. Из-за отсутствия, например, элементарных городских удобств. Неизбежной скученности, особенно когда съезжались всей семьёй. Угрозы быть искусанной надоедливыми комарами, возможности встретиться с неприятными (жужелицами, например) или опасными (пауки или оводы) существами. А ещё её не трогала окружающая их дачу природа, она не любила ни кататься на лодке по озеру, ни ходить в лес по грибы-ягоды. От деревенского солнца начинала шелушиться кожа на её лице, отчего оно становилась ещё более непривлекательным; от прохладных утренних рос возникала угроза простуды, а грозы, если они случались, вызывали в Кате панический страх – ей тогда хотелось спрятаться поскорее в их глубоком холодном подвале. С годами, по мере того как, наверное, изменялась она сама, изменялось и её отношение к родительской «даче-деревне». Прежде, ещё какую-то пару лет назад, если у неё возникала потребность побывать на природе, она выбирала для этого такую благоустроенную страну, как Финляндия. Это «отрыжка» ещё позднестуденческих лет, когда ей пару раз удалось погостить в Хельсинки благодаря скоротечному роману с одним уже довольно «пожилым», по её прежним, девичьим меркам (а Эркки было тогда порядочно за тридцать), работником «FinnAero». Их агентство тогда располагалось на улице Майорова. И только именно в последние годы она стала находить в этом полузаброшенном, теперь редко посещаемом доме, на зарастающей быстро набирающими высоту, появляющимися неизвестно как и откуда новыми кустарниками и деревьями огибающей их дом с трёх сторон территории что-то очень привлекательное для себя.
Не чуждая самоанализу, попыталась разобраться, в чём дело, и постепенно осознала: её тянет сюда как магнитом проведённое когда-то и оставленное здесь детство. Да, детство было именно здесь, хотя она его тогда совсем не ценила. Детство проживалось, несмотря на досаждавших ей жужелиц, пауков, пугающие грозы, понаставленные синяки и царапины. А может, и благодаря им. И всё это в противопоставлении строгому, чинному, чопорному, требовательному городу. Вот где не было детства! Из-за вечной родительской муштры, хождения в школу, никогда не прекращающейся, изматывающей её силы гонки за «круглоотличниками». И что, наверное, самое удручающее, нервнозатратное – для неё, той самой, которая «нехороша собой», – вечным сражением за внимание к ней противостоящей половины человечества. В деревенском же её детстве, за крайне редким исключением, она чувствовала себя в большей безопасности.
Когда машина подкатила прямо к дому, их никто не встретил. Другие авто не просматривались, то есть брат ещё не приехал. Из дома, несмотря на закрытые окна, доносился нестройный бабий ор: «Огней так много золотых на улицах Саратова…» Вышедшая гостям навстречу девушка, заменившая на время обычно проживавшую рядом с матерью по праву относительно близкой родственницы Луизу, сообщила Екатерине Юрьевне, что «Ненила Фёдоровна угощает пришедших к ней на день рожденья подружек из деревни». Екатерине Юрьевне не хотелось смешиваться с деревенскими подружками, поэтому она попросила девушку, чтобы та ничего пока об их появлении не докладывала. «Мам, а мы с Геей хотим на озеро прогуляться! Можно?» «Мы с Геей» – фраза, которую с появлением в их доме гувернантки Екатерине Юрьевне то и дело приходилось слышать, слегка подскрёбывала по материнскому самолюбию, но… ничего. С этим-то она вполне мирилась.
Да, минуло уже полгода, как Екатерина Юрьевна пошла на определённый риск: наняла для дочери необычную гувернантку. Время «подбивать бабки». Итог – скорее, неоднозначный. Его можно было бы поделить на «она и дочь» и «она и я». С дочерью всё в плюсе. Она – и это не только собственное суждение Екатерины Юрьевны, но и всех близких её кругу людей – стала более, что ли… цивилизованной. Поменьше проблем и со школой. Екатерина Юрьевна ведь, по своим «педагогическим» соображениям, предпочитала, чтобы Настя ходила не в её «гимназию раздельного обучения», а в обычную. «Поменьше» в плане того, что у Насти стало получше и с дисциплиной, и с успеваемостью. Тройки для неё приобрели статус «редкости», а раньше это была обыденность. Но что касается другой составляющей её силлогизма…
Внешне и Екатерина Юрьевна, и девушка вели себя ровно так, как и должно, если речь идёт о начальнике и подчинённом: начальник начальствует, подчинённый подчиняется. Если Екатерина Юрьевна чем-то недовольна – деликатно ставит гувернантку в известность. Та, если замечание, с её точки зрения, справедливо, принимает его к сведению, если нет – приводит контраргумент. В таком случае, как правило, коль обе стороны изначально настроены на поиск компромисса, они его находят. Да, так было на протяжении всего этого полугода, но… Екатерине Юрьевне ведь хотелось чего-то большего! Большей от своей подчинённой задушевности, открытости. А вот с этим-то как не заладилось с самого начала, так продолжалось и поныне.
Эта девушка таила в себе какую-то загадку. Пока Екатериной Юрьевной ни капельки не разгаданную. Ещё и ещё раз припоминалось небабовское: «Она не та, за кого себя выдаёт». Насколько скептически Екатерина Юрьевна тогда восприняла эту заявку, настолько убеждённой в её справедливости стала сейчас. Непонятным оставалось для неё только одно: «Если “не та”, то кто?» И – то ли элементарное любопытство Екатерину Юрьевну к тому подталкивало, то ли что-то другое, отнюдь не элементарное, – но ей хотелось добиться какого-то сближения с этим человеком. Хотя первый неудачный опыт, когда она пристала к девушке с подвеской, её напугал настолько, что теперь ей приходилось обдумывать каждый свой шаг, чуть ли не каждое слово. Будь кто-то сейчас другой на месте Екатерины Юрьевны, давно выгнал бы эту «задаваку» за дверь. Но Екатерина Юрьевна как будто была уже на крючке и оттого терпела. Утешала себя: «Придёт и моё время». Хотя что значит «моё время»? Она и сама этого не знала. Пока же: «Мам, а мы с Геей хотим на озеро прогуляться! Можно?» – «Ради бога. Но тогда и я с вами».
Это в разгар лета на берегу озера, особенно в выходные, то и дело, бывало, набредаешь на загорающих – так было, во всяком случае, в Катюшином детстве. Сейчас же – куда ни бросишь взгляд – ни души. Ни следочка на снежной целине, даже собачьего. Одно сплошное белое полотно. Береговая линия сливается с гладью озера. Противоположный берег виден, но в дымке, и туда вообще смотреть небезопасно, если только сильно прищурившись: прямое попадание солнечного луча. «Хочешь, покажу тебе, – обратилась Настя к Гее, – где я как-то в детстве с вышки ныряла?» – «Вам не холодно?» – заботливая Екатерина Юрьевна. «Мне нет», – Настя. «Мне тоже», – охотно подтвердила Гея. У неё здоровый румянец на лице. Довольный блеск в глазах. «Хорошо, что я и её вытащила на природу. Одичавшая, вымуштрованная её почти старорежимной закваски бабушкой. Потихонечку цивилизуется. Станет обычной. Карманной. Как все».
Они пошли вдоль берега. Ориентиром им служила выступающая на территорию озера, сейчас, должно быть, засыпанная снегом, обледеневшая пристань; к ней в летнее время причаливают лодки редких, ещё сохранившихся местных рыбаков; сейчас эти лодки или лежат на берегу перевёрнутым днищем вверх, или их держат в облепивших берег крохотных сарайчиках. Девушки припустили быстрым шагом, почти наперегонки друг с другом, а Екатерина Юрьевна намеренно поотстала. С этим озером, правда не укрытым, как сейчас, плотной коркой льда, а таким, как оно выглядит в летнее время, у Екатерины Юрьевны связано одно жутковатое воспоминание, переживаемое ею до сих пор. Да, одно из тех редких «деревенских» переживаний, которые можно отнести к категории ложки дёгтя в бочке мёда.
В то лето Катя (ей было тринадцать) испытывала очередную безответную влюблённость. Она «сохла» по одному мальчику с соседней дачи. Он же «сох» по Катиной сверстнице, гостившей в это время у Поваровых, – куклоподобной, голубоглазой, с румяными щёчками и льняными кудряшками. Словом, ничего из ряда вон: налицо заурядный, хотя ещё и осложнённый, обострённый фактором подростковости, треугольник. Как-то они всей компанией переправились на лодке на другой берег, и Кате взбрело в голову продемонстрировать, какая она классная пловчиха. Она действительно тогда хорошо плавала. Похвасталась, что запросто переплывёт всё озеро; её поймали на слове: «Ну переплыви». Она не доплыла до берега метров пятьдесят, когда силы полностью оставили её и она пошла ко дну. Катя на всю жизнь запомнила эти страшные мгновенья, как она, уже не оказывая никакого сопротивленья, чётко осознавая, что это конец, уже мысленно прощаясь со всем и со всеми, погружалась всё ниже и ниже. Однако держала при этом глаза открытыми. И что же она при этом увидела? Каких-то копошащихся, кажется, на самом дне чудовищ. Но не безучастных к тонущей. Они тоже видели её и даже как будто звали. Но не звуком, не голосом, а тем, что протягивали к ней свои безобразные щупальца, клешни. В тот раз её спасло только то, что рядом рыбачил кто-то из местных. Уже много лет прошло, но эта картинка: когда она медленно погружается всё ниже и ниже навстречу зовущим её к себе придонным чудищам, – является к ней во сне до сих пор. Пробуждаясь, чувствует, как сильно бьётся её зажатое тисками ужаса сердце.
Но это случилось с Катей давно, сейчас же… Да, Настя и Гея рванули вперёд, Екатерина Юрьевна неспешно идёт за ними почти «след в след»: сапожки впереди идущих оставляют свежие узорные выемки в неглубоком снегу (здесь, на относительно открытом пространстве, постоянно пошаливает ветер, он-то и не позволяет снегу скопиться, зато в воздухе почти никогда не оседающая мелкая снежная пыль). Екатерина Юрьевна идёт, почти не глядя по сторонам. Её мозг сейчас на автопилоте: отделившись от Екатерины Юрьевны, гуляет сам по себе. От промелькнувшего жутковатого воспоминания, как она едва не стала утопленницей, до, следуя странной логике, той безобразной сцены, когда она, потеряв голову, дико закричала на мужа… Да, ещё де-юре мужа. До фактического развода сколько-то воды утечёт…