Без дна. Том 2
Шрифт:
«Всё-таки ты молодец, что не погнушался, пришёл», – отец по-прежнему пока присутствует только голосом. Долго же он одевается! Как будто ему сейчас предстоит выйти на сцену. У самого Аркадия на эту процедуру обычно уходит максимум пара минут. «А вот наша… примадонна… Уж как только я её ни уговаривал! Чуть ли ни вприсядку перед ней. Нет! Так и не удостоила. Я по-прежнему у неё в чёрном списке. Что-то типа “вооружён и очень опасен”. Не человек – кремень. А как с ней ладишь ты?» – «По-разному. В основном нормально». – «Похвально… Возможно, оттого, что в тебе самом… Ведь ты очень многое взял от неё. Ну, это и понятно. Так и должно. Что я такое? Потомок каких-то мещан. Всего-то. А ты знаешь, что твои прадеды были прасолами?.. Да знаешь ли ты вообще, что такое прасол?» – «Да, представляю», – Аркадия даже немного обидело, что отец посчитал его таким неграмотным. «Закупали свежую рыбу, мясо, делали из них разного рода деликатесы, – отец, возможно, не расслышал Аркадьева “Да, представляю” и продолжил: – А потом на прилавок. У нас была даже собственная маленькая лавочка. – Он сказал “у нас” так,
И не коммунист». – «Тогда кто же ты?» – «Свободный человек». – «Хм… “Свободный”? Это значит, ты ещё очень мало знаешь о себе. Извини, но мне ещё надо будет сделать один маленький звоночек». Застряв в двери, оставаясь наполовину в спальной, с прижатым к уху крохотным телефоном, под стать тому, что Аркадий сегодня видел у Али, стал с кем-то с жаром объясняться на английском, но с заметным даже для неискушённого Аркадьева слуха русским акцентом.
Однако как же отец преобразился! Недаром у него ушло на одевание так много времени. Нет, сейчас он не мужичок. На нём элегантный, почти фрачного типа чёрный костюм. Франтоватая бабочка. Да и борода выглядит не такой, как на вокзале. То ли в парикмахерской побывал, то ли сам: укоротил, подравнял, причесал. Закончив разговор, убрав свой телефончик в карман брюк: «Извини. Дела…» Прошёл к открытому кофру, извлёк из него что-то типа travel bar. А из трэвел-бара – миниатюрную, граммов на сто, фляжечку, пару серебристых рюмочек. «Ром. По чуть-чуть. Не возражаешь? Не по чуть-чуть, когда соберёмся за общим столом». «А! Так ещё кто-то будет!» – отчего-то неприятно осенило Аркадия. «Неприятно» оттого, что он бы предпочёл «побазарить» с отцом наедине. «Да, тётя спутала нам все карты. Ты понимаешь, о ком я говорю. Заранее договорились, что спокойно посидим за столом. Нам ведь есть о чём вспомнить. Пришлось сдвинуть время. Я их поджидаю. Они обещали. Ты тоже, я надеюсь, не побрезгуешь, посидишь вместе со всеми… А что это у тебя?» Заметил у Аркадия на коленях папку Ивана Евдокимовича.
Да, когда Аркадий уже собрался покинуть квартиру на Энтузиастов, в прихожую осторожно, с оглядочкой, как тать, проник отчим – и шёпотом, чтобы, не дай бог, «мамочка» не услышала: «Я понимаю, Аркаша, это унизительно… Я имею в виду: унизительно для меня… Всё же передай Петру Алексеевичу вот это, – протягивая папку. – Моя последняя. Это уже не соцреализм. Пусть убедится, что я тоже… перестроился. Если, разумеется, найдёт время прочесть».
«Хорошо, – сказал Пётр Алексеевич Аркадию уже после того, как тот признался отцу, что у него за папка. – Положа руку на сердце, твоему отчиму лучше бы стать сапожником, а не портить бумагу. Но если уж ты так просишь за него… – Вяло махнул рукой. – Ладно. Оставь. Авось… – Покапал из фляжки сначала в одну рюмочку, потом в другую. – Я уже знаю, мне о тебе доложили. Ты этим, – на наполненную рюмку, – не злоупотребляешь. Молодец… Ну что же? За встречу?..»
Выпили, и отец, видимо заметив по тому, как фотография изменила положение на столе (у родителя прекрасная зрительная память, Аркадий это по детским годам знает, когда тот ещё пытался обучать его основам актёрского ремесла), и догадавшись, что она побывала в Аркадьевых руках: «Посмотрел? Да, это мои… В целом, все очень славные ребята… Почти такие же молодые, как ты. И приблизительно такие же идеалисты… Да, ты идеалист, я в этом ничуть не сомневаюсь… Или, так будет вернее, ещё идеалист… Театр в чисто материальном выражении им ничего не даёт. Только адреналин с выходом на сцену. А ты, значит, как будто бы записался в рабочий класс? Убираешь снег с чужих крыш?» – «Это плохо?» – «Н-нет… Ничего… Главное, чтобы на этом долго не задерживался. Будет совсем скверно, если навсегда. Но думаю, с тобой этого не случится. Ты же сын своего отца. В тебе должно быть достаточно честолюбия! Да я и по глазам твоим это вижу. Ты, Аркаша, поле нераспаханное. Целина… Ещё по одной – и на этом этапе, пожалуй, закруглимся».
Отец ещё раз капнул и уже после того, как выпил, добавил: «Хочу привезти их сюда. Показать, откуда я взялся. И чтобы они показали себя… Я о своих американцах. Я ведь тоже, Аркадий, в каком-то смысле идеалист. А вот они… – вновь обратился к фотографии, – у них, пожалуй, всё это немножко уже по-другому. Они, ты знаешь, даже мечтают… с умом. Прекрасно отдают себе отчёт, что мечтой обух не перешибёшь, и уже заранее, с молоком матери, готовят себя к другой жизни. Без мечты, но при деле… Нет, я сказал “с молоком матери”, но это не совсем так. У них всё больше в моду входит искусственное питание. Пастеризованное. Меньше риску для здоровья. Может, в этом дело? Они пастеризованные, а мы нет? Но это не мешает мне относиться к ним почти как к моим… прежним… Да, важное уточнение – “почти”… Послушай, я всё говорю, говорю, а из тебя, как из матери… Мне бы хотелось, пока я здесь, чтобы ты показал мне свою девушку. Это можно?» Аркадий, смутившись: «У меня её сейчас нет». – «Ты… живёшь без девушки?! Надеюсь…» – «Да нет! – Аркадий понял отца. – С этим всё в порядке». – «А с чем тогда не в порядке?» – «Ну… скажем, мы поссорились». – «А-а… ну, это дело другое, это случается, и это поправимое… Как её зовут?» – «Кого?» – «Твою девушку». – «Это так важно?» – «Как зовут? Да. Как назовётся, так и поплывётся». – «Ну, скажем… Валя». – «Валя? Хм… – Отец выглядел немного разочарованным, как будто ждал от Аркадия чего-то другого. – Что ж… Как говорится, простенько, но со вкусом…»
Аркадию хотелось поскорее закончить эту бередящую его сердечные раны тему, и он как отвлекающий манёвр взял в руки один из лежащих на столе журналов. «Да, я специально привёз, – проговорил отец. – Там есть маленькая статья и обо мне». В руках Аркадия в это время был не «Newsweek», а другой журнал, тот, что назывался более сложно. Отец же, может, даже и собирался попространнее поговорить на тему, что именно о нём написали, но из кармана его брюк донеслась мелодия. «Извини!» – он живо поднялся и устремился к двери в спальную комнату, прижимая телефон к уху. И дальше, оставаясь на другой половине (как будто стеснялся говорить при Аркадии), продолжил разговор на английском. Ещё не закончил, когда зазвонил телефон в номере. Прервавшись, отец крикнул Аркадию: «Возьми трубку! Послушай». Аркадий сразу узнал голос Глеба: «Пётр Алексеич, куда нам дальше? Мы уже здесь». – «Это не Пётр Алексеевич», – откликнулся Аркадий. «Аркаша?.. А что Пётр Алексеевич?» Аркадий коротко объяснил. «Мои пожаловали? – откликнулся заглянувший с другой половины отец. – Передай им, пусть поднимутся в двадцать пятый».
«Я, пожалуй, пойду», – объявил Аркадий уже после того, как объяснился с Глебом, а отец закончил свои затянувшиеся переговоры на английском. «Ты не хочешь посидеть с нами? – огорчился отец. – Я на тебя рассчитывал… Тебя же все так уважают… Жаль, но… Послушай, снег, который ты убираешь, это крыша на Танеевой даче?» – «Д-да», – несколько удивился Аркадий («Откуда он узнал? Впрочем, тётя Зина могла сказать. Или мать»). «Ну, тогда наши стежки-дорожки сошлись! – обрадованно. – Мне ведь тоже там придётся». – «Зачем?» – «Надо будет довести до ума одно дельце». – «На даче?» – «Да, представь себе. Это будет что-то типа перфоманса. Знаешь, что такое перфоманс?» – «Д-да». – «Но я пока и сам не владею полной информацией. Во всяком случае, у нас ещё будет железный шанс там повидаться и поговорить. И это хорошо. Нам ещё предстоит поговорить о многом. Или, так будет точнее, о многом друг другу поведать. Ведь ты мой сын, а я твой отец! И это самое важное в этой жизни. И для тебя, и для меня. Или ты думаешь как-то иначе?» Да, пожалуй, Аркадий был другого мнения о самом важном. Но отцу об этом ничего не сказал. А не сказал оттого, что знает, помнит, по возможности соблюдает: «Мысль изреченная есть ложь». Этой максимы старается придерживаться и сейчас.
Глава третья
Двадцатого февраля день рожденья у матери Екатерины Юрьевны. Когда всё нормально, его справляют с помпой. Это считается едва ли не самым большим общесемейным торжеством. На этот же раз дело обстоит именно «ненормально». Брат Николай и мать накануне крупно поссорились. Брату доложили, что матери (мало того что она уже проела ему плешь этим племянничком-американцем) теперь ещё вздумалось хлопотать за него и в мэрии. А это уже другая епархия. И отношенья между губернатором и мэром далеко не безоблачные: как между кошкой и собакой (разные партии). Николай Юрьевич, разумеется, по праву губернатора выступает здесь в роли собаки. Вспылил, позвонил матери и энергично её отчитал, чтобы «не совала нос, куда не следует». Мало того, до неё же дошла сплетня, что сын при ком-то сказал: «Ну совсем спятила старуха». Более чем достаточно для строптивой Ненилы Фёдоровны, чтобы она прекратила все «дипломатические отношенья» с сыном. Собралась и умчала на построенную ещё в советские времена дачу на озере Привольное. И всё это несмотря на недолеченную ногу, прописанные ей ежедневные процедуры. Этим поставила всё семейство в очень сложное положение.
«Привет, сестрёнка! Говорить можешь?» – дозвонившийся до Екатерины Юрьевны Николай Юрьевич. «Почему же не могу?» – «Что с матерью-то делать будем? Я про её день рожденья. Она ведь тоже психанула. В Привольное укатила. Или ты не в курсе?» Нет, в курсе, конечно, Екатерина Юрьевна. «Я не знаю. Тебе решать». – «Я лично за себя уже решил. Поеду туда. С Марусей, естественно. Насчёт Юльки и Ко – сомневаюсь. Найдут какую-нибудь отговорку. А тебе, мне кажется, тоже придётся прогуляться. Ничего. Для тебя сейчас это даже полезно. Проветришься. От своего фотографа немного отвлечёшься. Заодно Настёну с собой возьми… Возьми, возьми! Они ещё между собой как-то ладят. Нам через неё легче будет».
Тяжёлая, через «не могу» поездка. Екатерину Юрьевну сейчас не манит никуда, но и доводить до белого каления строптивую Ненилу Фёдоровну, не оказав ей должного внимания в её «святой день», риск тоже очень большой. И вот Екатерина Юрьевна едет на эту дачу, да ещё в компании, как её об этом попросил брат, с дочерью. А где дочь, там и гувернантка. Без неё сейчас Настя никуда. В городе оставили только собачку Долли. За непоседой глаз да глаз: вырвется из рук, потом ищи-свищи по всему посёлку.