Без пошады

Зорич Александр

А ложка стоит. Десять секунд стоит, двадцать... а потом - хлоп! вылетает из аномальной зоны по параболе, как пробка из бутылки.

Игра состоит в том, чтобы твоя ложка улетела как можно дальше. Только и всего.

–  Это как?
– спросил ошалевший Меркулов, когда самый рослый из итальянцев с ликующими воплями побежал за своей ложкой, ударившейся о землю в семи метрах у нас за спиной (остальные ложки взлетали выше, но летели круче и едва не настучали капитан-лейтенанту по макушке).

–  Это вот так, -

ответил я, приветственно улыбаясь итальянцам. Дальше улыбок и чао-какао у нас с итальянцами не шло. Персональных переводчиков нам не выдали (напротив: отобрали даже те, которые были у некоторых на момент сдачи в плен). Горячие же итальянские парни отбывали детство в захудалой колониальной школе на Лючии. Язык межнационального общения там преподавали из рук вон плохо. Помню даже до войны репортаж такой проблемный: вот, дескать, Закон о Языке приняли, а не исполняем! И ладно бы всякие отсталые правительства, но даже нации-комбатанты!

–  Что это за дьявольщина?
– продолжал докапываться Меркулов. Переменное магнитное поле?

–  Я не знаю, что за дьявольщина. Это не магнитное поле. И не гравитационное. В чистом виде по крайней мере. Это - аномальный физический эффект, не имеющий ни названия, ни разумных объяснений. А табличка, поставленная заботливыми клонами, указывает границу зоны, в которой этот эффект проявляется.

–  А что случится с человеком, который туда зайдет?

–  Проверять никому неохота. Но клоны, наверное, недаром желтую табличку поставили. Пойдемте дальше гулять?

–  Пойдем... И много здесь таких зон?

–  Много. И не только таких. Это не планета, товарищ капитан-лейтенант, а психоз. Никто в Объединенных Нациях о такой не слышал. Даже в Глобальном Агентстве Безопасности о ней ничего не известно. По крайней мере лейтенантам. Пришлось назвать Глаголом.

–  Плохо работают... Плохо! Ишь Глагол выдумали! Азов, мать его за ногу, Ветер-Древо-Зубр-Игла... И наша, флотская, разведка никуда не годится! Заселенную клонскую планету проморгать - где это видано... Быть такого не может! Понимаешь, лейтенант? Не может быть!

Разговор мы продолжали на ходу, направляясь к западному краю плато. Чтобы Меркулов отчетливо представил себе незавидные перспективы бегства, я хотел показать ему местные достопримечательности. А то ведь по всему было видно: этот субъект сбежит первой же ночью. И сгинет без следа, дурень...

Я вздохнул.

–  Това-арищ капитан-лейтенант, не верите мне - спросите у старших по званию.

Но Меркулов меня не слушал. Его мысли уже неслись дальше. Причем в том самом направлении, которое я и предугадывал.

– Сколько клонов в охране лагеря?
– отрывисто спросил он.

Меркулов вообще говорил отрывисто. Произносил два-три слова, а потом запинался на секунду - причем в самых неподходящих местах, из-за чего сбивались привычные русскому уху

интонации. Например, свой вопрос он задал примерно так: "Сколько клонов в охране?.." Пауза и вроде бы конец вопроса. А потом неожиданно, с повышением голоса: "...лагеря?"

–  Не знаю. С виду цитадель рассчитана человек на сто - сто двадцать.

–  Это я понял. Нужны точные цифры. Ты не пытался подсчитать число постов? Количество смен? Не следил, как часто меняются солдаты в дежурных нарядах?

–  Как уследишь за ними, если большая часть - клонированные демы?

–  Черт... Верно. А сколько офицеров?

–  Человек десять. Но это ни о чем не говорит. Подразделение, которое нас охраняет, явно укомплектовано командным составом сверх штата. Десяти человек офицеров хватило бы на три роты - если учитывать, что они обычно ставят на взводы не лейтенантов, а суперсержантов. А тут рота максимум одна. Кроме того - заотары.

–  Какого черта?

–  Наставники. Как вы могли заметить, нас здесь воспитывают. Их не меньше пяти. Еще минимум три заотара должны быть в любом конкордианском гарнизоне для проведения священнослужений. Это жрецы, эгбады, если выражаться точно.

–  Мне плевать, эгбады они или трибады. А сколько пленных в лагере?

–  Сейчас - человек сто. Большая часть бараков законсервирована. Но если принять, что один барак вмещает минимум двадцать пять человек, то расчетная емкость лагеря составит... семьсот пятьдесят...

–  Не важно. Меня интересует расклад сил на сегодня. С твоих слов выходит - один пленный на одного клона?

–  Выходит, так.

–  Хреново... Лучше бы пять на одного... И хорошо бы рядовых иметь побольше, а то офицеров подставлять под пулеметы жалко... Тут же все офицеры?

–  Да. Причем, за редкими исключениями, офицеры военфлота. Есть и несколько адмиралов. А вот рядовых, сержантов, старшин и мичманов нет.

–  Разумно. Младший состав флота должны держать отдельно. И пехтуру отдельно. К земле поближе.
– Меркулов почему-то хохотнул.
– Что-нибудь про лагеря для рядовых слышал?

–  Немного. Знаю только, что если всех офицеров нашего военфлота конкордианцы автоматически приравняли к пехлеванам, то рядовой состав - к демам. И наверняка условия в лагерях для рядовых куда хуже, чем у нас.

Тут капитан-лейтенант, который, кажется, снова перестал меня слушать, воскликнул:

–  Постой-ка! Да это же Наотар!

–  Что?

–  Да планета, планета эта! Наотар! Как я сразу не догадался?!

–  Почему вы так решили?

–  Рельеф подходящий.

Это была уже чистая фантазия. "У него что - действительно контузия?" подумал я и терпеливо возразил:

–  Это не Наотар. Поверьте. Я там воевал.

Меркулов не счел нужным скрывать от меня свое недоверие.

–  Когда успел?