Без права на помилование

Пеунов Вадим Константинович

— Отважная женщина... — согласился он. — Муж у нее, кажется, погиб.

— Несчастный случай: попал под собственный трактор. Пустил его, а сам зашел наперед, хотел убрать оставленную с осени борону... Двое детей: старшему тринадцать, младшему — десятый.

— Беспокойный возраст, — заметил Иван Иванович, вспоминая Саню в эти годы.

Уж он с мальчишкой намучился. У обиженного жизнью мальца было обостренное чувство собственного достоинства, болезненное восприятие правды и справедливости, как он их понимал, исходя из своего небольшого, но трудного социального опыта. Узнав, что Иван надумал жениться, ушел из дома, решил перейти

на харчи, заработанные собственным трудом, подрядился в один из совхозов перебирать яблоки и картошку. «У тебя теперь родные дети будут», — сказал он приемному отцу. А позже не ладил с Аннушкой, считая, что она отобрала у него самого близкого человека. И только рождение сестренки Иришки в какой-то мере примирило его с приемной матерью.

Показать сотрудникам милиции, где живет сторожиха, вызвалась рябая тетя Катя, технический работник универмага.

— Сурьезная женщина, самостоятельная, — рассказывала она по дороге, расхваливая Матрену Ивановну Верходько. — И себя блюдет, а баба — в соку, сорока еще нету, и сынов держит в руках. А хлопцы — шибеники [4] .

Хата сторожихи стояла на околице, выдвинувшись вперед навстречу крылатым зданиям молочнопромышленного комплекса. Их разделяла проезжая дорога и скирды. А сгоревшая была всех ближе к хате.

4

Шибеник — сорвиголова (укр.).

Хата в таком селе, как Стретинка, где проживало 85 процентов горняков и их семей, — это добротный дом под шифером, на высоком фундаменте с широкими «городскими» окнами, с просторной верандой. Чувствовалось по всему, что хату Верходько ставил серьезный, вдумчивый хозяин, — вон какие добротные ставни приспособил. Зимой о них разбивается злой степной ветер, летом они создают в доме прохладу.

И все-таки чувствовалось: соскучилась хата по мужским заботливым рукам: одна из ставен сорвана, побелка посерела, взялась большими пятнами, и тротуарчик от калитки к крылечку, некогда выстланный старым кирпичом, кое-где пооблысел.

При виде непрошеных гостей тявкнула незлобиво лохматая дворняжка, привязанная у дальнего угла дома. На высоком крыльце появился вихрастый вспотевший мальчишка. Он мазнул по лицу рукавом и крикнул:

— Мамка, до нас хтось!

На крыльцо вышла небольшого росточка, худенькая женщина, брюнетка. Приятные, мягкие черты лица, карие моложавые глаза... По всему видно, она стирала — подол юбки подоткнут за пояс. В руках — ведро с мыльной водой.

— Ой! — сказала женщина, увидев троих мужиков у себя во дворе. Оставила на крыльце ведро и шмыгнула в хату.

«Чуточку прихорошиться», — понял Иван Иванович и невольно подумал: «Почти подросток, а сумела когда-то задержать грабителя». В нем родилось невольное уважение к мужественной женщине.

Через минуту-другую хозяйка вышла уже причепурившаяся.

— Матрена Ивановна, примете непрошеных гостей? — спросил Иван Иванович.

— А мы гостям завсегда рады, — высоким песенным голосом ответила женщина. — Только в хате — содом, стирала. Витек, выплесни-ка из ведерка, — сказала она.

Сын охотно выполнил ее просьбу.

— Пожарищем интересовались, — пояснил Иван Иванович, входя в хату. — Не страшно было, когда скирда загорелась? Располыхается солома — горящие пучки на полкилометра кидает. Вот вспоминаю, у нас на Карповом Хуторе... Сам-то я из-под Благодатного...

Матрена Ивановна хорошо знала и Благодатное, и несуществующий ныне Карпов Хутор. Она закивала головой: мол, бывает всякое.

— Нашей-то скирде и загореться толком не дозволили, — начала она рассказ, видимо почувствовав к вошедшим невольное доверие: как же, речь ведут о ее недавней беде. — На той час вышли из дека... А хтось углядел: горит скирда. Ну и подняли гвалт. И как еще заметили! Занялось от вентилятора, он и загнал огонь под скирду. Да тут дождевалки подоспели и трактора. Оно, конешно, третья часть все же перетлела. Ну да это на семьдесят тонн — считай, крохи. Остальное спасли, как навалились! Хлопцы опосля концерту... И в чем были — на скирду тросы от волокуши заводить...

— Чудеса! — восхитился Иван Иванович. — И не думал, что солому можно из огня выхватить!

— А у нас такие люди! — с гордостью ответила сторожиха. — Казалось бы — чужое! Солома — колхозная, а хлопцы и девчата — кто с шахты, кто со станции. Но понятие имеют...

— И вы помогали? — с самым невинным видом поинтересовался Иван Иванович. Он даже отвернулся от Матроны Ивановны, подошел к окну и стал рассматривать то, что осталось от бывшей скирды, — солому. Ее проветривали после того, как, облитую из дождевалок, растрясли по пахоте, опоясывающей скирды. И все-таки боковым зрением видел, как Матрена Ивановна засмущалась. На крутом красивом лбу выступили росинки. Мочки ушей, а затем и щеки полыхнули, заалели. Говорить ей стало трудно, она проглотила комок вязкой слюны.

— Не-е... Я сторожувала. Мне нельзя объект покидать.

— Ну а вы? — обратился Иван Иванович к мальчишкам, которые внимательно прислушивались к разговору старших.

— Ого! Еще как! — отозвался старший. — Как зачалось — дым повалил. Потом огонь. И людей набегло — сила-силенная. Мамка прибежала, отперла, ну мы и сиганули. Дождевалки воду в брюхо скирде так и гонют, так и гонют. Как из пушки, аж солома летит под самое небо.

— Что ты верзешь! — накинулась мать на сына. — Да я вас в тот вечер не запирала!

Но мальчишки в два голоса заорали:

— Запирала! Только ты запамятовала. А как отперла, начала барахло из хаты выносить и все крестилась.

Мать ударила старшего сына по щеке и заплакала.

— Напрасно вы на сына, — усовестил ее Иван Иванович, — он ничего, кроме правды, не сказал. И вас можно понять: неподалеку от дома горит скирда, а дети заперты. Наверно, и я на вашем месте побежал бы спасать сыновей.

Женщина с благодарностью глянула на Ивана Ивановича, но плакать не перестала. Молча, беззвучно. Стояла, безвольно опустив руки, ссутулившись, а слезинки рождались в уголках распахнутых настежь немигающих карих глаз, со страхом взиравших на непрошеных гостей, — по всему видать, начальство.

Слезинки созревали, набухали, грузкие от тяжести, и скатывались по щекам.

Матрену Ивановну колесовало чувство вины.

— Поуспокойтесь и расскажите, как все случилось, — как можно доброжелательнее сказал Иван Иванович, — Это очень важно...

Она закивала: расскажу! Обязательно! Все, что знаю... Что видела... Что пережила.

Возле машины они закурили. Молча, попыхивали дымком.

Капитан Бухтурма громко выругался по-гречески и сказал:

— Фокусник! Как ловко он отключил сигнализацию и увел сторожа!