Без права на помилование
Шрифт:
— А пока Вера Сергеевна глазела на пожар, обобрали универмаг. Интересуюсь, как вор справился с тем замком, который не поддается отмычкам и к которому ключи не подбираются?
Голубева оторопела. Медленно опустились и без того узенькие, покатые плечи. Она вся как-то съежилась, нахохлилась осенним воробышком.
Иван Иванович понял: она поверила в свою вину.
— Вера Сергеевна, кто имеет доступ к ключам, кроме вас? — спросил он.
— Все... — ответила она почти шепотом. — Все завотделами и мой зам. По очереди. Дежурят...
— А кого можно заподозрить в соучастии? Пусть в невольном. Халатное отношение к ключам, кто-то снял слепок... Словом, кто недостаточно серьезен, не очень разборчив в друзьях, идет на случайные знакомства?.. Веселая компания, поп-музыка, бутылочка вина, машина, на которой тебя отвезут на море...
Голубева долго молчала, думала. На лбу прорезались морщинки. Наконец решительно заявила:
— В универмаге вместе со мною двадцать семь человек. За всех ручаюсь и всю ответственность беру на себя. Судите.
Иван Иванович в душе улыбнулся: «Эти современные донкихоты! «Всю ответственность беру на себя!»
— Вы возьмете ответственность на себя, а тот, кто обокрал магазин, останется на свободе... И, пользуясь нашим ротозейством, обчистит еще не один универмаг, не одну сберкассу, кого-то убьет, а если не убьет — опустошит душу, исковеркает... Вы же, Вера Сергеевна, не хотите этого?
Она лишь вздохнула тяжко, будто прощалась на веки вечные с близким человеком.
— Не хотите! — ответил за нее Иван Иванович. — Так давайте вместе и поищем настоящего преступника. Вы сказали, двадцать семь сотрудников. У кого из них за последние месяц-два появились новые друзья, особенно не из Стретинки, а, к примеру, из Донецка, из Жданова?
Простой, казалось бы, вопрос, но как он заставил разволноваться Голубеву. Лицо взялось бурыми пятнами, глаза вот-вот лопнут от внутреннего напряжения. На лбу — капельки росы. Женщина молчала.
— С ходу на этот вопрос не ответишь, — выручил ее Иван Иванович. — Возвращайтесь домой. И, не вызывая подозрения у сотрудников, попробуйте поискать ответ.
Она продолжала сидеть, тупо глядя на собеседника.
— Вера Сергеевна, вы свободны, — напомнил ей подполковник Авдюшин. — Просим извинить за невольно причиненные огорчения.
— Но гарантировать, что все огорчения уже позади, увы, не можем, — добавил капитан Бухтурма.
Нет, он был неподражаем в своем упорстве. Впрочем... по-своему прав: следствие только начиналось. Кого оно коснется? Кому доставит неприятности?..
В универмаге работало двадцать семь человек. Четырнадцать продавцов, в основном девчонки, вчерашние десятиклассницы, которые закончили профучилище. Почти все незамужние. Трое из них, по характеристике Бухтурмы, «девочки в свободном поиске», то есть не очень разборчивые в связях.
— Ими и придется заняться, прежде всего, — констатировал Иван Иванович.
Пятеро заведующих отделами. Все семейные, в универмаге давно. В селе найти для женщины работу, не связанную с сельскохозяйственным производством, нелегко, так что заведующие отделами за свое место держались крепко. Впрочем, это не означало, что их связи можно не проверять.
Сторож универмага.
Две упаковщицы — женщины-вдовы, обеим за сорок. У обеих взрослые дети.
Уборщица. Одинокая, из блаженненьких. Ни семьи, ни детей.
Из мужчин в универмаге работало всего двое: бухгалтер, инвалид Отечественной войны, потерявший в битве за Днепр ногу; «бухгалтерейший из бухгалтеров», — так его охарактеризовал капитан Бухтурма, — человек беспредельно преданный сельской кооперации, на ниве которой работал счетоводом еще до войны.
Шофер, лихой парень, гуляка, бабник, но отличный специалист. Машина — развалюха, которую надо было бы списать на металлолом лет пять тому, существовала на белом свете только благодаря влюбленности в нее потребсоюзовского механика. Короче, Голубева отдала эту рухлядь шоферу на откуп. И тот эксплуатировал ее по своему усмотрению. Никто никогда не давал ему ни запчастей, ни скатов; где он все это брал, чем и как расплачивался — тоже никто знать не хотел. Но машина в любое время на ходу. «Фрукт!» — дал ему характеристику всезнающий капитан Бухтурма.
Заместитель директора универмага, она же товаровед, из стретинских «королев красоты», женщина за тридцать, восьмой год замужем за секретарем парторганизации колхоза, но детей пока нет. «Белоручка! — заверял капитан Бухтурма. — В доме полов не вымоет, свекруху эксплуатирует. И муж у нее — на побегушках. А ребенок — это пеленки, недоспанные ночи, словом, хлопоты. Да и фигура после родов завянет...»
И двадцать седьмая — директор универмага Голубева. Капитан Бухтурма, человек наблюдательный и довольно злой по натуре, почему-то относился к ней с особым предубеждением.
— Ей на роду написано ходить в старых девах. От ее взгляда спирт может прокиснуть. В настоящей бабе должна жить... стервинка, на которую и клюет мужик. Увидишь иную — и душу будто не колет, глаза от красоты не пощипывает, а что-то в тебе ноет, тянет к ней, и ты таешь. А уважаемая Вера Сергеевна глянет на тебя — словно кипятком обольет: вмиг присмиреешь, все игривые мысли и чувства, как жила на огне, стянутся в комочек.
— На вкус и цвет... — возразил ему Иван Иванович, который почему-то в душе симпатизировал Голубевой. — По-моему, женщина вполне самостоятельная. И могла бы быть хорошей женой и матерью. Как она о детях сторожихи: «Были бы у меня сыновья, за каждого бы в огонь бросилась».
— Такая и за мужика, который ей улыбнется, в огонь бросится.
— Если полюбит, — уточнил Иван Иванович.
— Какая там любовь! Поманил брюками — и дура ему универмаг подарит. Не верю я старым девам, они — не от мира сего. Что выкинут — не предугадаешь: одна готова яду сопернице или изменнику подсыпать, другая — петлю на себя наденет. По мне уж лучше та, которая гуляет напропалую, ее хоть понять можно.
Двадцать семь человек... Пути к преступникам шли через них, через кого-то из них.