Без права на помилование
Шрифт:
«Он» — пока еще неизвестный розыску человек... Но они трое уже знали, что где-то на белом свете есть он. Теперь надо только узнать, кто такой и где обитает.
— Стра-ате-ег! — согласился начальник райотдела. — Давненько таких не встречал... Думал уже, что перевелись. Сразу после войны были ухари...
Но были и другие, еще более страшные, вроде Гришки Ходана. Он в свои бандитские дела привнес богатый опыт карателя-мародера. В Мариуполе явился к зубному технику: «Тетка, отдай золотишко». И ломал ей пальцы, зажав в дверях. Дробил молотком руки священнику, к которому явился за тем же золотом...
Но жизнь брала свое, и вор, как говорили работники милиции, постепенно поизмельчал, хотя и не стал скромнее. Некоторые виды преступлений вообще исчезли, например, организованный бандитизм.
Ограбление универмага в Стретинке «провернул», вне сомнения, кто-то из опытных, из бывалых.
— Даже бумажная пломба в замке оказалась нетронутой! — напомнил капитан Бухтурма.
Он понимал, что с задержанием директора универмага Голубевой дал маху. Говорят же: поспешишь — людей насмешишь. Капитан Бухтурма нервничал и досадовал. Но, как показалось Ивану Ивановичу, лишь на то, что придется освобождать «задержанную», а это значит — расписываться в своей некомпетентности. Щекотливая ситуация!
Иван Иванович хотел помочь капитану найти корень ошибки.
— А вы послали эту пломбу на графологическую экспертизу? — спросил он.
— Какая экспертиза? — удивился Бухтурма. — Голубева признала свою подпись: есть акт.
— Признала... Это еще ни о чем не говорит, — возразил Иван Иванович, — Когда вы показывали пломбу, она была уже порвана. А если учесть психологическое состояние? Утром пришли, открыли магазин — пусто! У директрисы — волосы дыбом... Она позвонила, вы приехали и, уверенный, что она — виновна, начали ее допрашивать: «Ваша подпись?» А сами бумажку разглаживаете на столе, намекаете, мол, сознавайся, набирай, пока не поздно, смягчающие вину обстоятельства. Вы не предлагали Голубевой чистосердечное признание?
— Предлагал, — пробурчал обескураженный капитан Бухтурма.
Иван Иванович выбросил сигарету, растер ее носком туфля и сказал:
— Ну что ж... Одно о нем мы уже знаем: не дурак. А с умным все же попроще... Хотя у него все продумано заранее и семь раз отмерено, но действует он в силу логики. А дурак иногда такое отчебучит — сто лет всей академией разбирай, не поймешь, почему именно так, а не иначе. Будем искать логику в событиях... А пока — поехали извиняться перед директрисой. В данном случае, капитан, вам предоставляется самая неограниченная свобода действий.
При этих словах майора Орача капитан Бухтурма побагровел, смуглое лицо стало цвета кирпича, только что вынутого из обжиговой печи.
— Освобождать — не задерживать, доброе дело делаешь, — напомнил ему подполковник Авдюшин.
Капитан заупрямился:
— Какой-то ливерщик [5] взял магазин. Допустим — залетный. Кто-то дал ему наводку, что дом сторожихи на юру, наискосок через дорогу от крайней скирды, а детвору она запирает. Но ключи! И образец подписи! И специальная бумага для пломбы! У кого она была? У Голубевой! Так что без нее тут не обошлось! Кто знал, что товар лежит готовенький в подсобках?
5
Ливерщик — вор, действующий с помощью подбора ключей.
— Капитан! — возразил Иван Иванович. — Определяя заранее степень виновности того или другого человека, оказавшегося в кругу событий, мы с вами создаем условия для ошибки. Наша обязанность добывать и сортировать факты. Факты и только факты!
Можно было бы просто приказать капитану: «Вы уже допустили одну непростительную ошибку — не увязали кражу с пожаром в селе. Не делайте второй; освободите незаконно задержанную вами гражданку Голубеву Веру Сергеевну, директора универмага». Но Бухтурме предстоит вести дело дальше, так что необходимо прежде всего переубедить его, доказать, где он допустил ошибку и почему. Хотя чутье вело его по правильной дороге: преступник каким-то образом получил сведения у работников магазина.
— Древние говорили: все дороги ведут в Рим. — Иван Иванович старался уйти от темы, толкающей к непониманию друг друга; важно было из людей с разными характерами создать коллектив, нацеленный на одно: найти и обезвредить преступников. — А наш капитан считает, что все дороги и тропы начинаются от Голубевой. Так нанесем ей визит, потолкуем. И по ходу дела решим: освободить ее сейчас или какое-то время еще погодить...
Бухтурма успокоился и, открыв дверцу «бобика», забрался в дальний угол.
Вера Сергеевна Голубева, 35 лет, незамужняя, член КПСС. По службе характеризовалась с самой положительной стороны. Она работала директором промтоварного магазина еще в ту пору, когда весь-то стретинский центр ютился в помещении бывшей земской больницы. Старое здание просело в результате сотрясений от взрывов в доломитном карьере и ремонту практически не подлежало... Но, как говорится, нет худа без добра, — облпотребсоюз в дружбе с колхозом «отгрохал» двухэтажный универмаг самой современной планировки с превосходными подсобными помещениями. Всю организационную сторону сложнейшей стройки Голубева «тащила» на своих худеньких плечах. А это ох как нелегко! Но она умела находить общий язык и с проектировщиками, и со строителями, и со снабженцами, и с другими организациями, без помощи которых сегодня не решается ни одно серьезное дело.
Голубеву пригласили на беседу в кабинет начальника райотдела. Она переступила порог и остановилась возле дверей, близоруко щурясь.
Это была небольшого роста, худенькая женщина, из тех, кто живет в вечных хлопотах и заботах о делах, о близких и дальних родственниках, о знакомых и соседях, поэтому времени на себя у них не остается. Волосы — реденькие, каштановые, по всей вероятности, Голубева мыла их в красящем шампуне «Ольга». Глаза уставшие, под ними широкие синие круги, заретушированные сеткой мелких-мелких морщинок. Губы сухие, рот небольшой. Косметикой Голубева, по всему, никогда не увлекалась, хотя следы помады можно было еще различить на ободочках губ.
— Присаживайтесь, Вера Сергеевна, — пригласил ее Иван Иванович, показывая на приготовленный заранее стул. — Мы рассчитываем на вашу помощь...
Она метнула не очень приветливый взгляд на капитана Бухтурму, сидевшего возле окна, и Иван Иванович понял: женщина обижена.
Она села на предложенный стул, не согнувшись в спине. Было в ней что-то от физкультурницы, которая, стоя на мотоцикле, держится за древко развевающегося знамени. Такой Голубеву делала оскорбленная женская гордость.