Без права на...
Шрифт:
Наша буханка проезжает мимо гаражей и ангаров и останавливается возле еще одного КП. Здесь, за высоким забором, за колючей проволокой и находится «спец» - пятый корпус, в котором находятся три СС отделения. Четырехэтажное здание из серого силикатного кирпича выглядит так, словно никогда не подвергалось ремонту. Издалека видны ржавые решетки, гнилые рамы и посыпавшиеся со стен кирпичи.
Меня ведут по зарешеченной лестнице наверх, моя судьба оказаться на четвертом этаже этого «санатория».
Отделение состоит из узкого длиннейшего коридора, лишь кое-где освещенного редкими лампочками, разгороженного посередине
Тут же меня переодевают в старую-престарую, латанную-перелатанную пижаму и заводят в палату. Яблоку негде упасть!
В палате пять на четыре метра находятся семь двухметровых кроватей, или, говоря по-другому коек. На койках пять человек – один спит, другой поплевывает в потолок, а трое находятся на ВЯЗКАХ. «На вязках» - это когда ваши лодыжки и запястья плотно примотаны толстой многослойной матерчатой лентой к каркасу кровати, а плечи и голову приматывают таким же образом к ножкам койки. Пошевелиться невозможно, почесаться или что-нибудь подобное тоже.
В нос бьет запах застарелой мочи и хлорки, больные, лежащие на вязках несут такую ахинею, что и не понять и не запомнить.
– Здоровенько, пацаны! – это говорю я, обращаясь к больным, лежащим в палате.
– Здорово! – один слабый голос отвечает мне из левого. Лежащий в правом крепко спит, а остальные продолжают лепетать нелепицу.
Я прохожу к своей койке – она на самом паскудном месте – возле входной двери, захлопнутой на замок, но ложиться мне не охота.
Охота курить, да спички и сигареты у меня отобрали на входе в отделение.
Беру книгу, лежащую на подоконнике. Это «Всадник без головы» Майна Рида, ее я читал когда-то в детстве, но эту читать невозможно – в ней отсутствует больше половины страниц, вырванных в случайном порядке. Видимо эта книга используется населением палаты на туалет, и используется достаточно давно. От нечего делать подхожу к лежащему в левом углу и завязываю разговор. Сообщаю свою статью, сколько и где провел время в тюрьме, короче сообщаю о себе сведения, которые принято сообщать в местах заключения. Аккуратно интересуюсь, а за что он попал сюда. Максим, а так звали моего собеседника, без всякого зазрения совести начинает рассказывать о себе и что именно он натворил. От удивления моя нижняя челюсть отваливается чуть ли не до пола и складывается ощущение, что волосы у меня на голове зашевелились.
Максим – куроеб. Да, да, случай свел меня с зоофилом такого направления, что не поверишь, если сам не увидишь. Максим был регулярным клиентом «психушек» в течение целого ряда лет. После каждой выписки он заходит дома в курятник, выбирает (цитирую) «самую красивую курицу» (интересно, по каким признакам) и совокупляется с ней, держа руками за крылья. Курица, естественно, отдает после этого богу душу и Максим выкидывает ее тельце в близлежайший пруд. Куры уже знают своего мучителя при входе его в сарай и стараются всеми силами убежать, чтобы не разделить участь своих подружек.
Когда родители замечают пропажу кур, Максима снова закрывают в психиатрическую клинику месяца на три-четыре, после чего он выходит и все случается снова.
Так бы Максим и катался по отделениям общего типа, да вот незадача – его отец, устав от проказ сына просто перерубил всех кур вместе с петухом, и Максиму пришлось начать залазить в курятник к соседям.
На пятой курице он и попался. Соседи написали заявление в милицию и Максима закрыли в СС стационар на неопределенный срок. Здесь Максиму не плохо, да вот беда – очень не хватает его любимых кур.
Только потом я узнал, что зоофилия распространена среди дефективных больных. Так встречались мне любители свиней и собак, ишаков и даже маленьких котят, у которых очень шершавые язычки. Один козоеб (любитель коз) везде водил за собой козу на веревке, и, по надобности, привязывал ее плотно к забору, чтобы бедное животное не убежало во время полового акта. Другой, для этой же цели использовал высокие резиновые сапоги в широкие раструбы, которых опускал козу задними копытами – тоже, чтобы не смогла убежать. Тогда это все было слишком дико для меня, но впоследствии я весело интересовался у очередного, и не скрывающего своей приверженности зоофила:
– Кто лучше – ишак или ишачка?
– Ишачка! – потешно выгнув шею, ответствовал мне любитель животных.
Все еще офигевая я отхожу от Максима и ложусь на свою койку – благо идет тихий час и все отделение спит, залажу под одеяло и чтоб хоть как-то отвлечься от сказанного куроебом, от горячечного бреда лежащих на вязках больных, начинаю вспоминать свое преступление. Вспоминать, как это было…
Тогда я учился в Уфимском авиационном институте на третьем курсе и усиленно занимался тремя вещами – учебой, телевизором и девушкой Катей. На все три вещи мне тотально не хватало времени. У меня перемешивались в голове сопромат с матанализом, Катины капризы и коробки конфет, которые я дарил ей каждый день. Только поздно ночью я включал телевизор и отдыхал перед его экраном, сонно посматривая очередной фильм про маньяков или какую-нибудь старую фантастическую сагу.
С какого-то момента я понял, что в перерывах на рекламу мое внимание заостряется, и я с удовольствием разглядываю ролики с какими-то «Фантами», «Пепси» и прочими «Сникерсами». Время шло, но мое отношение к рекламе не менялось. Даже днем, в тиши институтской аудитории я пытался насвистывать какой-то мотивчик из рекламы, а перед глазами пузырились бутылки с напитком.
Но все началось, когда «Sprite» начал рекламную акцию – на крышках от баллонов, с внутренней стороны находилось множество призов, а главный приз – путешествие на двоих в Испанию. Я так начал представлять себя и Катеньку на пляжах Андалузии, что сознание мое совершенно помутилось. После учебы я покупал бутылку-другую «Спрайта» и с надеждой отворачивал крышку – там было пусто. Содержимое бутылки мне приходилось выпивать, но впоследствии я просто выливал довольно неприятный напиток, или, отвернув крышку, просто выкидывал бутылку в мусорный контейнер.
Кончилось это тем, что однажды, гуляя с Катей по вечерней Уфе, я машинально нес ей какую-то чушь о звездах, о цветах, о той же Андалузии, а сам глазами выхватывал месторасположение уличных холодильников, с которых торговали «Спрайтом». Я уже знал, что на ночь продавцы уходят, а холодильники запираются на крошечный символический замочек. За вечер я запомнил расположение пятнадцати холодильников и в моей голове дозрел один дерзкий план.
Часа в два ночи, вернувшись домой, я залез в кладовку и достал гвоздодер. Одевшись поскромнее, я вышел на улицы ночного города, готовый на все.