Без права на...
Шрифт:
– Дзинь! – я разбиваю одно стекло очков об койку. На полу образовывается маленькая кучка мелких осколков. Я выбираю наиболее острый и начинаю вскрывать вены. Это не так просто – осколок очкового стекла – не лезвие бритвы (на жаргоне «мойка»). Я пытаюсь резать – оно практически не режет, начинаю пилить вену стеклом, рвать кожу небольшим осколком – начинает получаться, на белую простыню начинает каплями капать алая кровь.
Но вена не поддается – оказывается она не стоит на месте, а как бы «убегает» от режущей кромки стекла. Наконец я ловлю ее, раз - и вена открыта. Яркая струйка крови ударяет в прикрывающее меня одеяло, рука
В закрытых системах – тюрьмах, лагерях и психушках многие прошли через вскрытие вен. И не только! Есть такие случаи, что вспомнить жутко. Чаще всего все эти попытки – банальное членовредительство, но есть люди, упорно желающие уйти из жизни, и такие обычно уходят.
Причины членовредительства разные – кто-то хочет доказать что-либо администрации, кто-то преследует иные цели.
Режут вены – на руках и на шее. Вскрывают «мойкой» животы, да так, чтобы вывалились кишки. Глотают гвозди, чтобы для извлечения этого инородного тела съездить на вольную больничку (правда, врачи наловчились и сейчас уже не делают операции, чтоб извлечь гвозди – их сейчас извлекают с помощью зонда с магнитом).
Один, находясь в тюрьме, вырезал у себя лезвием треугольный кусок мяса с брюшины, да так, что подержал свою селезенку у себя же в руках. Причина – обещанная «дубаками» (то бишь охранниками) бутылка водки. Я видел этого человека в душе со страшным треугольным шрамом на животе.
Другой, умываясь утром, что-то долго тер правый глаз. Затем молча вытащил его и начал пытаться смывать его в раковине. Глаз упорно плавал по поверхности воды, нарушая все законы физики. Прибежали санитарки с охранником, положили его на вязки, но глаз уже не вставишь обратно. Потом бедолага рассказывал, что возомнил себя терминатором, и решил, что его глаз поврежден. Это – типичный случай членовредительства по болезни.
Другой больной, еще находясь на воле, но уже после совершенного преступления сидел в железной автобусной остановке в состоянии алкогольного подпития. А поскольку день подпития был у него далеко не первый и даже не десятый, то пришла к нему в гости самая настоящая «белочка», под которой он и выковырял пальцами оба глаза, так что те остались висеть на нервах. Как он потом объяснял – не хотел «кодировать» людей взглядом.
Сумасшедшего подобрали, сделали сложнейшую операцию, но зрение он потерял уже навсегда – при операции врачи вынуждены были удалить сетчатку из глаз, оставив ему глазные яблоки, только чтоб он не пугал окружающих пустыми глазницами.
В отделение к нему приходил офтальмолог, его укладывали на вязки и делали страшные уколы прямо под глазное яблоко, для лучшего сращения нерва. Уколы причиняли слепому ужасающие физические страдания, и он орал, будто его режут заживо.
В тюрьме же сидели в одной камере два друга. Когда одного из них за какую-то провинность закрыли в карцер, другой поступил так: он накалил сковороду на огне и постучал в дверь. Когда подошли «дубаки» и корпусной, он молча вскрыл вену на руке, и кровь полилась на сковороду.
– Выпускайте Пашу – взревел заключенный и начал жрать свою же свернувшуюся от огня кровь ложкой. – Выпускайте, бляди!
Пашу немедленно выпустили. Побелевшие от такого зрелища менты сами привели Пашу в камеру и друзья тут же заварили чифир. Администрация жутко боится вскрытий – заключенные могут вскрыться не по одному, а, предварительно сговорившись пустить кровь целого десятка человек.
Когда я начал рисовать открытки для больных и плакаты для нужд отделения один из пациентов выпросил у меня два пустых стержня от гелевых ручек. Когда утром его в наручниках отвезли в вольную больницу, я узнал, для чего он выпрашивал у меня стержни. Дебил вогнал первый стержень в уретру и протолкнул его вторым, чуть ли не до мочевого пузыря. Естественно, что до такой извращенной формы членовредительства могли додуматься только извращенные мозги сумасшедшего.
Доходят и до актов самосожжения. Так некто Кирилл, фамилию уже, к сожалению, не помню, в момент ареста облил себя из банки бензином, и хотел было поджечь, но спички ему достать уже не дали.
Игорь Линючев, к которому приехала карета скорой помощи, заперся, разбил топором мебель и начал разводить у себя дома костер, уподобившись старообрядцам, сгоравших в срубах. Спецбригаде удалось выбить входную дверь и схватить маньяка - пиромана, но дом потушить так и не удалось, и, как результат – Игорю не куда стало возвращаться из психбольницы. На спецу он уже девять лет – выписывать его некуда, но он не скучает. Бедолага постоянно слышит «голоса» и разговаривает с ними часами. Ему кажется, что он общается со множеством людей со всех точек земного шара, а сам он является центром этой грандиозной «биржи» и, следовательно, самым богатым человеком на земле. Большое место в его галлюцинациях занимают голоса жены и детей, оставленных им без крыши над головой.
Однажды в отделении глубокой ночью я проснулся от легких стонов. В темноте я опустил ноги на пол и попал в какую-то вязкую теплую жидкость. Прошлепав по этой субстанции к выключателю и включив свет, я обомлел.
Гриша Иванов, тихий толстый мужик, ничем ранее не выделявшийся сидел на кровати с распоротым животом. Из раскрытого, как книжка пуза сизо-красными кольцами на пол сползали кишки. Гриша, весь перепачканный кровью сжимал в руке лезвие «Нева» и сосредоточенно кромсал им подкожный жир, откидывая отрезанные кусочки в сторону. Мне даже кажется, что при этом он напевал что-то тихо-тихо.
Кишки собрали в тазик, вызвали бригаду реаниматоров, увезли его. Но больше Гриши Иванова мы не видели. Только когда дежурного врача и всю смену медсестер уволили, мы поняли, что Гриша не выжил. Этот распоротый живот и летящие куски человеческого сала снились мне еще долго.
Те же, кто действительно хотят уйти поступают тихо, вовсе не демонстрируя своих желаний. Накопленные 20 таблеток азалептина, короткий удар лезвием по сонной артерии, распущенные носки, превращенные в крепкий нейлоновый шнурок и нет человека. Он уже не мучается, не переживает за срок – его просто нет. Такие случаи не часты, но обычно пожелавшего уйти никто не остановит.
Санитарка замывает капли крови, стекающие с моей койки. Сквозь наступающий сон я чувствую, как перекисью водорода обрабатывают мою рану, как туго, привычными движениями перебинтовывают мою руку, как укладывают на вязки и вкачивают в ягодицу шесть кубов аминазина – четыре положенных и два «профсоюзных» за неудобства, причиненные медперсоналу.
И снова начинаются мои беспросветные серые будни в белизне наблюдательной палаты. Идентичность каждого дня абсолютна – они ничем не отличаются друг от друга.