Без пяти минут полдень
Шрифт:
Выходя из-под просторного навеса ветвей каштана, Глаша мимолётом бросила прощальный взгляд в сторону мраморного пьедестала. То ли ей почудилось, то ли то была всего лишь игра теней и света, но горделивый взор Фике смягчился и утратил всякое высокомерие.
«Да у нас даже имена чем-то похожи», вежливо улыбнувшись в ответ царственной фигуре, подумала Глаша. В семье её никогда не называли полным именем, предпочитая короткое, но звучное обращение – Фира. Фике и Фира – в этом что-то такое да есть.
Голуби вновь отвлекли её недолгое раздумье и она, подняв со
Детали
Когда я её встретил, на ней были чудные серьги. Треугольные, с розовой эмалью.
Позже я рассмотрел их лучше, это было изображение цветка – циннии. Она же называла его майорцом.
Во всём желала быть не такой, как все вокруг. Даже слова выговаривала странновато, меняя ударение, словно от того они звучали изысканнее или ярче.
Она мне напоминала такой цветок, который растёт в саду, но не в самом центре его, а где-нибудь у ограды, этакий сорванец, который того и ждёт, чтобы взор садовода отвернулся, и тогда можно рвануть на свободу. Взгляд её никогда долго не пребывал в покое, в нём тревога смешивалась с восторгом и глубокой задумчивостью, на смену которым приходила хитрая усмешка. Да и цвет глаз сложно было уловить: то ли каштановый, то ли оливковый – всё в зависимости от настроения. А как я говорил, изменение фронтов у неё происходило чересчур скоро.
Нет, она вовсе не была похожа на стрекозу или бабочку. Никакой легкомысленности во взгляде, тем более в движениях. Иной раз я полагал, что она родилась актрисой, но по случаю не догадалась податься на эту стезю, упустив театральное поприще. А ведь у неё были все задатки. А как её слушали, стоило ей начать говорить! Голос гипнотический. Наверное, всё дело в интонации, как у профессионального диктора.
И красоткой-то её не назвать. Среднего роста, крепенькая, сбитая такая, розовощёкая – кровь с молоком. Но волосы – это что-то! Длинные, медово-золотистые, чуть волнистые. Когда солнце касалось их, клянусь, волоски прямо искрились, словно отлитые из чистого золота. Так и хотелось их потрогать, ощутить солнечный блеск на пальцах.
Наверное, она могла стать и защитником животных. Волонтерство входило в круг её интересов, коих насчитывалось немало. Долго ломал голову: зачем ей это бездомное, надломленное человеческим бессердечьем зверьё? А потом догадался, нет, почуял, так вернее сказать. Она сама, как надкушенный плод. Уж не знаю, что у неё там стряслось в прошлом, мне это без надобности, но что-то явно таилось там, «позади». Вот она и старалась, корпела над каждой подобранной тварью в центре реабилитации животных. Это не доброта, а искупление. Я не верю в доброту, её придумали те, кто прежде крупно проштрафился, грешив напропалую, а опомнившись, вдруг возомнил себя добрым самаритянином. А те, кто истово верят в свою добропорядочность, просто заблуждаются. В каждом сидит паук до поры до времени, и ждёт своего часа.
Но вот я отвлёкся. А ведь она всё же была особенной на свой лад. Человечной, уж точно. Но не эта черта меня привлекала. Она ужас до чего была решительна, даже упряма – чего возомнит, лоб расшибёт, а добьётся своего. Уважаю в людях упёртость, когда рогами вперёд, несмотря ни на что… Эх, красава. Я и сам такой, что втемяшится в голову, всё – ни перед чем не остановлюсь, выше головы прыгну, а одолею! Наверное, это в ней меня и подкупило окончательно.
А ладошки у неё были такие маленькие, с тонкими пальчиками, кожа гладкая-гладкая, как атлас. Прямо невозможно оторваться, гладил бы вечно. И такие тонкие, хрупкие запястья и гибкие как березовые прутики. Как вспомню, так дрожь по всему телу.
Что ещё?
Запах, конечно. От неё исходил тонкий, слабый запах, очень особенный. Соль, жасмин и лесной ветер. Никто до и после неё так не пах. Так должна благоухать лесная фея или невообразимое, волшебное создание. Иногда, глухой душной ночью я просыпаюсь и ощущаю этот, её запах у кончика носа, и тогда глубокая, скорбная тоска овладевает мною – ведь её нет рядом. Я здесь, а её нет.
Что вы ещё желаете знать? Ах да, вас же интересует только материальная сторона вопроса. Где тело?
Можете быть покойны, всё чин чином: она, как и подобает прекрасной фее, нашла покой под самым большим и старым деревом в лесу. Я устроил ей достойные проводы. Вы отыщите место её упокоения по холмику и цветам на нём, жасмины, как она любила.
Мучилась ли она? О, нет. Я не садист. Я эстет. Быстрый укол тиопентала натрия в шейную вену, и она практически ничего не почувствовала. Только смотрела своим беспокойным взглядом – то ли благодарила, то ли удивлялась, пока глаза не сомкнулись.
Да, я покажу то место. Мне нечего скрывать теперь. Но одно я сохраню в тайне: где её чудные серьги с розовой эмалью. Уж уважьте, оставьте мне малую толику от неё.
Ведь такой, как она, нет в целом мире. Больше нет.
Зёрнышко кофе
Однажды, одним особенно солнечным утром сентября кухарка Зоя собралась приготовить по обыкновению кофе, что был неотъемлемой частью каждодневного завтрака в домике писателя Орентия. Зоя принялась крутить ручку кофемолки, смалывая пузатые зёрнышки до коричневого порошка, и тут одно неподатливое зерно, наскочив на жёрнов ручной мельницы, выскочило и, упав на пол, покатилось в самый дальний угол кухни.
– Ну что за напасть с утра, – вздохнула Зоя, остановив работу, и пошла искать упавшее кофейное зерно.
Надо сказать, что кофе в доме ценился весьма дорого, и каждое зёрнышко было на счету, а кухарка была бережливой девушкой. Но вот незадача, как ни вглядывалась Зоя в щели деревянных половиц, как ни шарила руками в углу, куда, ей показалось, укатилось непослушное зерно, найти ничего не удалось. Зёрнышко, как сквозь землю провалилось!
– Что ж, я и без него сварю хороший кофе, – фыркнула Зоя и, оставив тщетные попытки отыскать зерно, вернулась к кофемолке.