Без семи праведников...
Шрифт:
— Почему ты не предупредил? Какого чёрта я его вытаскивал? — Голос Грандони звенел. Губы шута тряслись, в глазах застыл ужас. Он лихорадочно размышлял и, весь трепеща, спросил, — а от покойника можно заразиться?
Портофино бросил изумлённый взгляд на дружка, не понимая причин его волнения, а до д'Альвеллы наконец дошло, о чём спрашивает Грациано.
— Тьфу ты, Господи, да не галльская зараза у него! Ты, что, идиот? Tigna, чирьи на животе, и шелушился он весь. Но Анджело его осматривал и сказал, что это… — Тристано пощёлкал пальцами, но
Чума одарил подеста очумелым взглядом, плюхнулся на скамью и вздохнул. Молчал долго, не принимая никакого участия в дальнейшей беседе и, кажется, даже не слыша. Аурелиано и Тристано тем временем обсудили дальнейший ход расследования. Было решено восстановить события дня, точно установить, кто ошивался рядом с Белончини, кто враждовал с ним, каким образом и за каким чёртом он оказался здесь, на террасе Южной башни, и кто мог быть с ним?
На площадку поднялся Бениамино ди Бертацци. Вид медика, закусившего губу и смотрящего в землю, был растерянным и несколько ошарашенным.
— Ничего не понимаю. Он отравлен, это видно, но… то ли яд действовал медленно… то ли…
— И его решили утопить?
— Да, его напоили чем-то вроде того же аконита, но он, видимо, не хотел умирать, и его поторопили, острием кинжала спихнули вниз, в воду, чтобы избавиться от тела. Под левой лопаткой синьора Белончини — отверстие от клинка, но крови на одежде нет, то ли потому, что он уже был мёртв от яда, и кровь успела свернуться, то ли — вода остановила кровь и смыла её следы с рубашки. Он холодный, но и вода не тёплая. Я не могу сказать, как давно он убит, — на лице врача проступило недоумение. — Ты надел бы колет, Чума, простудишься, — напоследок элегично заметил медик шуту.
Инквизитор и шут переглянулись, и кривляка не мог не обронить, правда, к его чести, без всякой злости: «Не мог быть побеждён ядом, но скончался от меча» Сообщив шуту, что он — наглый гаер, инквизитор никак не прокомментировал сказанное, но тихо поинтересовался у Грациано, где можно найти Даноли? Шут понял и кивнул. Да, видение несчастного снова оказалось пророческим.
Д'Альвелла же поинтересовался у медика тем, что пока не понимал.
— Странно. А почему он не хотел умирать?
Медик не затруднился.
— Анджело говорил, что лечил его от прострела в прошлом году и употреблял аконит для компрессов.
— А у вас есть аконит?
Бертацци покачал головой, сказав, что свой запас израсходовал на подагрика Паоло Кастареллу и астматика Комини. Чума задал дружку-эскулапу ещё один вопрос, правда ли, что Белончини был болен? Медик бросил на шута быстрый взгляд и кивнул.
— От пояса и до пят он покрыт фурункулами, а если к этому добавить подагру, грудную жабу и симптомы застарелого чешуйчатого лишая, — жизнь бедняги приятной я бы не назвал.
Грандони содрогнулся и поспешно предложил Аурелиано Портофино найти Даноли, но тут его остановил голос Тристано д'Альвеллы. «А зачем вам Даноли?» Дружки переглянулись, и Песте нехотя рассказал о произошедшем за четверть часа до находки трупа. «Он ещё до убийства сказал, что видел труп?» Грациано мрачно кивнул, и тогда Тристано д'Альвелла тоже выразил желание повидать графа. Втроём они направились на поиски Даноли, по пути к ним присоединился Ладзаро Альмереджи, доложивший подеста, что, по сообщениям челяди, у входа на башню на втором этаже видели только Лавинию делла Ровере, она болтала с Глорией Валерани, которая ждала сына и внука, а мужчины там замечены не были. На верхних этажах — вообще никого не видели.
Мессир Даноли оказался неподалёку от башни Винченцы: он сидел на окне коридорного пролёта и смотрел на город. Рядом стоял каноник Дженнаро Альбани. До этого они оба тихо беседовали, причём разговор шёл о предстоящем паломничестве герцогинь к местным святыням. Дженнаро давно заметил графа Даноли, выделил его в толпе придворных и иногда навещал. Даноли тоже с удовольствием беседовал с Ринуччо, удивляясь той разнице душ, что являли братья Альбани, ибо младший, Пьетро, был до дрожи неприятен Альдобрандо. Сейчас он решился спросить о нём Дженнаро.
— А ваш младший брат Пьетро, он не будет сопровождать герцогинь?
— Пьетро никогда не ездит по святыням, — улыбнулся Дженнаро.
— Он равнодушен к вере?
— Напротив. Совсем не равнодушен. Он ненавидит клириков и говорит, что сама идея загробного наказания и воздаяния — фантазия злобных церковников. — Тон Альбани был ироничен, но глаза его веселы не были.
— Вы не пытались его переубедить?
— А как? Мы расходимся в исходных постулатах. Подлость он называет умом, ум зовёт занудством, честность считает ханжеством, а лицемерие — житейской опытностью. Мне не определиться в таких дефинициях.
Оба умолкли. Заметив подходящих шута, инквизитора и подеста, Альбани откланялся, Даноли же вздохнул. Чувствовалось, что ему тяжело — и вспоминать о случившемся, и думать о кошмарном видении.
— Вам уже лучше, ваше сиятельство? — любезно осведомился Портофино.
— Да… уже лучше. Это просто слабость… — Даноли опустил глаза. На самом деле чувствовал он себя неважно.
— Ваши пророческие видения, граф, являют собой весьма интересную болезнь, — проронил инквизитор, — но мне хотелось бы понять…
— Не нужно смеяться надо мной, — торопливо перебил Даноли, — я не волен над этим, и…
— …и мне хотелось бы понять, граф, — бас Портофино утвердил себя, перебив Альдобрандо, — кого вы видели в воде? Вы узнали этого человека? Четверть часа назад из канала нами был выловлен утопленник.
Даноли замер с полуоткрытым ртом, онемевший и побледневший. Утопленник?
Портофино терпеливо повторил:
— Вы сказали, что во рве — утопленник. Кто это был? Вы видели лицо?
Даноли стал странно напряжённым, прикрыл глаза и чуть побледнел.