Без семи праведников...
Шрифт:
— Верно, — исправился шут, — надо внести коррективы в моё утверждение, дорогая Дианора. Мужчина может согласиться с женщиной в двух случаях: если он безумен или обсуждаемый вопрос ему глубоко безразличен.
— Есть и третий вариант, дорогой Грациано, — вздохнул Бениамино ди Бертацци.
— Третий? Не пугай меня, Бениамино… я не вижу его.
Ди Бертацци снова вздохнул, махнул рукой, но промолчал.
Между тем герцог, откровенно радовавшийся отъезду супруги, отношения с которой были у него весьма сложными, сообщил приближенным, что подготовка к турниру почти завершена. Он хотел порадовать этим развлечением Гонзага, но тот спешил в Рим, теперь же турнир был приурочен к Троице. Так как места в городе не хватало, турниры уже много лет проводились в низине на Тутовой поляне, куда брали с собой походные шатры, предпочитая их простор тесноте городских постоялых дворов. Каждый стремился роскошью своего выезда затмить всех остальных, к месту проведения турнира стекались реки повозок из соседних сёл, устраивая ярмарку съестных припасов, одежды, оружия и доспехов.
— Ты участвуешь, Грациано? — спросил герцог шута.
Чума кивнул. Его герб был выставлен для участия одним из первых.
— Но учти, Чума, — смеясь, бросил ему герцог, — если ты позволишь себе на турнире эскапады в адрес дам…
Шут покачал головой и, кривляясь, проронил.
— Клянусь верой, жизнью и честью, мой повелитель, что не стану никого умышленно поражать острием меча или бить ниже пояса, не прикоснусь к тому, чей шлем упал, и не скажу ни об одной даме или девице… правды, и да простит мне грех лжи мой духовник… — тут ди Грандони помрачнел и умолк.
Он вдруг вспомнил, что на прошлом турнире Джезуальдо Белончини осмелился вякнуть ему, что, хоть он дворянин и рыцарь, но его низкое шутовское ремесло не даёт ему права участвовать в боях наравне с аристократами. Сказано это было по окончании ристалища, и Песте вполголоса пообещал на следующем турнире стукнуть Белончини затупленным мечом плашмя по лысой макушке. Сказал он это, положим, просто отводя душу, пошутил, но вот — кто-то опередил его. И был серьёзен.
Герцог между тем сообщил Аурелиано Портофино, только что отслужившего мессу за удачное паломничество герцогинь, что епископ Нардуччи просил и его присутствовать на турнире. Инквизитор кивнул. Хотя церковь много посодействовала изменению турнирных схваток, превратив смертельные поединки в театральные представления, запретить их совсем не могла, да и не хотела: мужская удаль должна где-то показывать себя, пусть же делает это на публике, а не на дуэльных единоборствах по кустам.
Девицы восторженно зашептались. Турнир был не только ристалищем рыцарской доблести, но и показом последней моды. Каждая фрейлина сочла бы себя обесчещенной, не появись она перед мужчинами в ложе в новом платье. Донна Бартолини обратилась к мессиру Ладзаро Альмереджи с вопросом, чьи цвета он наденет на турнир? Главный лесничий побледнел при мысли, что придётся натянуть на себя цвета этой потаскушки, но тут же и воспрянул духом, сообщив красавице, что на нём будет её любимый цвет. Он и забыл, что заказал новый плащ, совпавший с зелёным полем на гербе Бартолини. Донна Франческа зарделась, как маков цвет, а синьорина Гаэтана ди Фаттинанти окинула мессира Альмереджи взглядом презрительным и неприязненным.
После отъезда каноника Альбани кружек «философов» поредел: Ладзаро Альмереджи был занят расследованием, часто приходивший наставник принцесс Сагарелли не появлялся в их части замка, испуганный слухами об убийствах. Поэтому приходили только трое — Григорио Джиральди, Наталио Валерани и Антонио Фаттинанти. В эти дни они тоже обсудили произошедшее, как сказал Джиральди, «с философской точки зрения» Но философия, «мать всех наук», увы, ничего не проясняла. Надо сказать, что все трое пребывали скорее в недоумении по поводу свершившегося, нежели ужасались или осуждали убийство Верджилези и Белончини.
— Просто не могу понять, кто это мог бы сделать, здесь все свои, — обронил Джиральди.
— Каждый убийца, вероятно, чей то хороший знакомый, — отозвался Валерани.
— Но это, видимо, решительный и умный человек, — сказал Фаттинанти, — проделано всё мастерски.
Валерани кивнул.
— Если бы желание убить и возможность убить всегда совпадали, кто из нас избежал бы виселицы? Ведь нет проблемы, которую нельзя было бы решить длинным ножом или склянкой с ядом.
— Да, но убийство ради мщения, злобы или выгоды — ещё не настоящее и чистое Зло, — заметил Джиральди, — чистым оно будет, когда убийца, помимо выгоды, на которую он рассчитывает, получает наслаждение от содеянного.
— Я слышал, что Портофино считает, что это всё дело рук женщины. Ведьма, говорит, в замке завелась, — сообщил философствующим дружкам Фаттинанти.
— Возможно, почему нет? — пожал плечами Валерани.
Джиральди тоже кивнул.
Дни, оставшиеся до турнира, были посвящены шитью, разговорам, сплетням, обетам и зарокам. Чума примерил новый плащ и беретту, доставленные от портного, и Портофино, насмешливо оглядев его, изволил заметить, что он хорош на загляденье. Грациано попросил его подождать с похвалами, пока не увидит его на Люциано. Лелио кивнул и отправил в рот кусочек молодой косули — охотничьего трофея герцога, ногу от которой Чума просто утащил с кухни, воспользовавшись добрыми чувствами к себе Инноченцо Бонелло, пообещавшего не заметить пропажи. Он же снабдил Чуму необходимыми специями и маринадом, и дружки потратили два часа на колдовство у каминной сковороды. Лелио, Бог весть почему, категорически возражал против сельдерея, Песте согласился, но попросил дружка не мельтешить под ногами и, добавив моркови, репчатого лука, корень петрушки, лавровый лист, зубок толчёного чеснока, поперчил, полил мясо разогретым сливочным маслом, посолил, и спустя час влил в сковороду полбутыли красного сухого вина. Чума деятельно тушил мясо в сковороде, а инквизитор молился за успех его усилий. Блюдо вышло великолепным. Чума тоже ел за двоих, ведь предстоял турнир. Про убийства в эти дни все как-то забыли.
И вот в пятницу, седьмого июня, на устроенном заранее возвышении епископ Нардуччи вместе с Аурелиано Портофино и Флавио Соларентани отслужил торжественную мессу. С благословения Божия начинается всякое Божье дело, провозгласил епископ, и турнир начался.
Ладзаро Альмереджи, приехавший раньше других, заметил вдруг за спиной герцога девицу с распущенными волосами в роскошном платье цвета заходящего солнца. Обрамлённое темными волосами лицо, узкое и иконописное, было необычайно красивым. Ладзаро, почти не дыша, несколько минут пожирал красотку глазами, оглядывая свежую грудь и величественную осанку, представляя её в своей постели и недоумевая, откуда она взялась? Есть же женщины, подумать только, а он всё по клоакам шляется, промелькнула в его голове похмельная мысль. Тут он вздрогнул и чуть не сплюнул от злости. Девица в алом платье оказалась ненавистной Гаэтаной ди Фаттинанти: он никогда не видел её с распущенными волосами, вот и не узнал.
Дамы же жадно и похотливо рассматривали участников турнира. Три качества ценили они в мужчинах. Рыцарь должен был отличаться красотой, обладать силой и происходить из хорошего рода. Последнему удовлетворяли все, ибо были выходцами из благородных семей, многие были сильны, ибо только ношение доспехов, весом около ста фунтов, неимоверно развивало мощь торса и рук, но далеко не каждый мог похвастаться благообразием.
В самом начале, на выезде участников, возникло лёгкое замешательство, вызванное тайной завистью и восхищением. На ристалище на жеребце, стати которого произвели впечатление даже на герцога Франческо Марию, появился мессир Грациано ди Грандони. Придворные несколько минут не могли вымолвить ни слова, завистливо озирая вороного красавца-коня, чьи грива и шерсть отдавали на свету лаковым лиловым отливом, а стати были божественны. Но как бы ни хотелось язвительным придворным зубоскалам пустить в ход известную остроту о том, сколь досадно видеть, что такой великолепный конь так мало подходит своему седоку — сказать это оснований не было. Мессир ди Грандони в белой шёлковой рубашке, в новом дублете, лиловом плаще и лиловом берете с белым пером выглядел древним паладином, и как ни мало любили этого дворянина дамы, они вынуждены были со вздохом признать его красивейшим из рыцарей. Кто мог бы с ним сравниться?
Но Бенедетта Лукка была уверена, что мессир Адриано Леричи гораздо более приятен, а Глория Валерани заметила Дианоре, что мессир Альмереджи, если бы не был с похмелья, тоже мог бы поспорить с ним красотой. Недурён был и мессир Альбани в новом синем дублете, да и молодые камергеры тоже держались в седле с достоинством.
Арена была обнесена прочной деревянной оградой с трибунами и ложами для наиболее знатных зрителей и тех прекрасных дам, которым выпала честь преподнести победителю турнира награду.