Без семи праведников...
Шрифт:
…Очнулся Даноли быстро, ощутив на губах терпкий вкус моденского уксуса, потом проступили лица шута и инквизитора.
— Там утопленник… слуги сатаны, слуги дьявола! Они утопили его.
Аурелиано и Грациано переглянулись, инквизитор подошёл к окну и выглянул наружу, скептически обозрев зеркальную гладь водной поверхности, абсолютно ровную, колеблемую только лёгкими порывами тёплого ветерка, Чума платком вытирал вспотевшее лицо Даноли. Тот быстро опомнился, встал, и даже обратил внимание шута на рыбу, которую пора было снимать с огня. Ему было стыдно своей слабости, и хотя Грандони ещё раз с любезностью, в которой проступили истинный придворный такт и прекрасное воспитание, пригласил его к столу, Альдобрандо отказался и торопливо ушёл.
К удивлению Чумы, Портофино не высказал мысли о безумии их странного гостя, но твёрдо приказал разложить рыбу по тарелкам и перевёл разговор на предстоящий на Троицу турнир. Чума был рад, что Лелио не позволил себе никакого язвительного комментария о графе: ему было жаль несчастного.
Они оба с аппетитом закусывали и обсуждали шансы Чумы в поединке с Леричи, которого инквизитор не советовал дружку недооценивать, когда вдруг за окном раздался тяжёлый всплеск воды. Оба сотрапезника переглянулись и поднялись: Чума легко и быстро, инквизитор неторопливо и осторожно. Впрочем, мессир Аурелиано вообще никогда и никуда не спешил.
— Бог мой… — Песте побледнел, увидев в воде человека, — сверху, с башни сбросили. Кто это? Надо вытащить.
— Надо подняться наверх…
— С башни спуски на каждом этаже. Там и сейчас уже никого нет. Лучше помоги — я подтяну его к берегу, а ты подхвати с уступа, — и Чума, плававший как рыба, торопливо скинув дублет и рубаху, нырнул в воду.
Аурелиано Портофино злобно посмотрел на тело мужчины, спиной выступившее на поверхности рва, пытаясь понять, жив ли он, потом прошёл по двум коридорам до лестницы, спустился вниз и оказался на гранитном уступе, отделявшем воду от стены. Чума, отплёвываясь, уже тянул тяжёлое тело к берегу. Портофино помог ему извлечь упавшего из воды и, едва увидев утопленника, отказался от намерения вызвать ди Бертацци. Никакая помощь была невозможна. Он подал руку дружку, Грациано вылез на берег, закованный гранитом, пригладил волосы, с которых стекала вода, и подошёл ближе. Искажённое лицо покойника не помешало Чуме узнать его. Он жестоко и грязно выругался, потом тяжело вздохнул. Перед ними в струях стекавшей воды лежал мёртвый постельничий герцога мессир Джезуальдо Белончини.
Несколько минут дружки смотрели друг на друга — молча и мрачно. Чума был до гневного сокрушения огорчён смертью врага, при этом с удивлением поймал себя на том, что сожалеет о хрустящем хвостике сазана, который он не успел доесть, а мессир Портофино, злясь на новое убийство, сокрушался о бальзаме, оставшемся в рюмке и, поняв по взглядам друг друга о мыслях каждого, оба помрачнели ещё больше и опустили головы. Но, опустив глаза вниз, снова увидели мокрый труп. Господи, как хотелось бы обоим вернуть те минуты незамутнённой радости, что услаждали обоих всего четверть часа назад! Но, увы…
Были спешно отправлены челядинцы — за Тристано д'Альвеллой и управляющим Салингера-Торелли, и не успели они подойти — набежала толпа придворных, раздался женский визг, истошные крики, дурацкие возгласы и глупые вопросы. У Тристано д'Альвеллы от ярости потемнело в глазах, лицо побагровело. Он разогнал собравшихся, приказал своим людям оцепить уступ и никого не пропускать к трупу, велел медику Бениамино успокоить донну Бьянку, бьющуюся в истерике, потом осмотреть тело, а сам вместе с Портофино и Чумой прошёл в покои шута.
Те внятно в один голос повторили, что ужинали вместе и услышали звук падающего тела. Грандони даже показал, как они сидели, при этом шельмец отправил в рот хрустящий хвост сазана, а Аурелиано Портофино, заметив это, кивнул и допил бальзам. Потом, объяснил инквизитор, Чума разделся и прыгнул в воду, а он, Аурелиано Портофино, плавать не умеющий, обошёл лестничный пролёт и помог вытащить тело.
— Значит, упал он сверху… — начальник тайной службы старался говорить спокойно, но сам бесновался. Кстати всё это, ничего не скажешь! — Это уже не бабёнка, мессир Портофино. Такое бабе не под силу… — Тристано вовсе не пререкался с инквизитором, просто злился. — Пойдём, посмотрим, откуда его сбросили.
Песте, сказав, что ему надо переодеться в сухое, остался, инквизитор же и начальник тайной службы поднялись наверх… Чума подошёл спустя несколько минут в сухих штанах и удовлетворённо кивнул. На террасе башни никого не было «Что и требовалось доказать…» Все трое плюхнулись на скамью, д'Альвелла застонал.
— Мало мне сложностей…
— Totum revolutum, — отстранённо и горестно прокомментировал шут. — Полный сумбур.
Да, Грациано ди Грандони злился не менее Тристано д'Альвеллы. Подумать только! Белончини! Кто мог убить этого идиота? Не хватало, чтобы подумали, что это он отомстил Джезуальдо за его дурацкие покушения! Сам Грациано никогда не принимал постельничего всерьёз — даже когда трижды натыкался на свидетельства его мстительности, тот всё равно оставался в его глазах просто глупцом.
Тут Грациано задумался. Почему неизвестный убийца выбирает столь странные жертвы? Что общего у статс-дамы Черубины Верджилези и Джезуальдо Белончини? Джезуальдо… Песте погрузился в воспоминания. Невысокого роста, плотный, лысоватый, с округлым, вечно лоснящимся жиром лицом, небольшими блекло-зелёными глазками, толстым носом и мясистыми губами, он был неприятен Чуме. Сразу по появлении шута во дворце постельничий герцога невзлюбил его: Грандони, по его мнению, нагло втёрся в доверие Дона Франческо Мария, строил из себя умника, тогда как был просто ничтожеством. Узнав, что род Грандони известен в Пистое уже свыше пятисот лет, почему-то взбесился ещё больше и, придравшись к какому-то пустяку, вызвал шута на дуэль.
К этому времени Джезуальдо успел уже порядком осточертеть Чуме, и Белончини впервые довелось видеть оружие в руках того, кто владел им в совершенстве. Грациано удовольствовался тем, что в присутствии пяти секундантов пятикратно разоружал противника, надменно швырял ему под ноги оружие и минуту спустя снова выбивал его из рук Джезуальдо. Но не убил, ибо, повторимся, не принимал дурака всерьёз. Чума полагал, что этим поединком он сумел показать мессиру Джезуальдо его подлинное место в дворцовой иерархии, и считал инцидент исчерпанным, но тут к нему, как назло, воспылала страстью синьора Белончини. Этого удара врагу Грандони наносить не хотел, тем более — что может быть смешнее, чем стать предметом страсти вздорной замужней дурочки? Грациано полагал, что у Джезуальдо хватит мозгов образумить супругу, вместо этого стал натыкаться на наёмных убийц, одного из которых разговорил. Тому было приказано уничтожить мерзопакостного кривляку любым способом. И вот теперь кто-то весьма экстравагантно расправился с самим Джезуальдо. Воистину, кто роет яму, тот упадёт в неё, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится. Но кто это сделал? Кому был нужен Джезуальдо?
— А у мессира Белончини была любовница? — с любопытством спросил инквизитор у начальника тайной службы.
— Нет, — резко обронил по-прежнему взбешённый д'Альвелла, — какая там любовница? У него же дрянная болезнь. В смысле, была, — поправился он.
Эти слова произвели на Грандони неожиданное и страшное впечатление. Песте побелел. Он не ослышался? Белончини? Господи! Он не знал этого. Чума вскочил и почти в беспамятстве сделал несколько шагов по террасе, потом остановился, не понимая, куда идёт. Руки его заледенели. Он уставился на Тристано невидящими глазами.