Без семи праведников...
Шрифт:
— И что?
— А то, что ни один прелат, получается, не умирает своей смертью. Но смерть якобы отравленного Лоретти полностью совпала по признакам со смертью моего монастырского собрата Массимо из Перуджи. Оба высохли за считанные месяцы и ничего не ели перед смертью. Но Массимо никто не травил, а ухаживал за ним до смерти только я. В монастыре все знали, что он болен, но никому и в голову не пришло, что его околдовали или отравили. Зачем? Но о Лоретти это сказали. И вот, почитай-ка, — инквизитор снова подтянул к себе фолиант, — король лангобардов Гримоальд повредил себе руку, стреляя из лука, ему назначили мазь, которая, по свидетельству Павла Диакона, ускорила его уход в мир иной. Если снадобье не вылечивало, а больной имел отношение к власти — мгновенно начинали говорить, что
Физиономия шута приобрела выражение скептическое и язвительное.
— Всё это весьма интересно. Ты намекаешь, Лелио, что герцога никто не хочет отравить, а эта потаскушка всё ещё жива?
— Нет… Но смерть борзой могла быть не попыткой отравить Дона Франческо Марию, а желанием проверить на собаке яд, который потом использовали уже по назначению. Кто-то прекрасно понимал, что поднятая суета отвлечёт внимание д'Альвеллы в сторону герцога и позволит всё совершить спокойно и безнаказанно.
Чума внимательно посмотрел на Аурелиано Портофино. Его агатовые глаза странно блеснули.
— А вот это неглупо, — задумчиво пробормотал он. — Но стал бы некто тратить столько усилий, чтобы убить эту пустоголовую Черубину?
— Вспомни слова Даноли… «Где-то здесь, в этих коридорах ходит живой мертвец, существо с человеческим лицом, внутри которого ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеётся сатана… Не кара, это подлость» Пытаясь сгруппировать причины, побуждавшие прибегать к ядам, натыкаешься на властолюбие, алчность, злобу, зависть и мстительность… и любое из них может спровоцировать на подлость. И это притом, что подлость так легко не кончается, сын мой, и если я прав… — инквизитор вздохнул, — то это только начало.
Песте скривил губы.
— И ты по-прежнему уверен, что это женщина?
Инквизитор пожал плечами.
— Посуди сам. Отравление всегда было уделом тех, кто не мог носить оружие: клириков, медиков, менял-финансистов и женщин. Но духовных лиц при дворе трое — я, каноник Дженнаро Альбани да мой блудный духовный сынок Флавио. — Песте кивнул. — В церковном сообществе обвинения в употреблении яда выдвигались против тех, кого стремились устранить или отодвинуть, ибо очиститься от таких обвинений весьма непросто. Но травить статс-даму никому из нас не надо. Далее — медики. Цицерон и Плиний Старший утверждали, что ни одна профессия не даёт столько отравителей, сколько врачевание, ибо, чтобы приготовить яд, нужно уметь готовить лекарства.
— Следовательно, Бертацци или Анджело… подкуплены? — Песте улыбнулся уголком рта.
— Для убийства герцога — могу поверить, это должны быть солидные деньги, но для убийства придворной дамы — нет. Что до менял-финансистов, то в веках люди скромного происхождения иногда продвигались далеко. Их, разумеется, ненавидела старая знать. Но Тронти в замке не было — он в Венецию мотался, только сегодня приехал.
— Стало быть, — подхватил шут, — поэтому ты подозреваешь женщину.
— Не только. Ещё Гораций писал об отравительнице Канидии, которая ходила на кладбище за костями мертвецов и собирала ядовитые растения. То же самое делала и Локуста. Главные отравители варварских времён — женщины. Лет сто назад ремеслом отравительницы занялась неаполитанка Тоффана. Одна из адских смесей этой фурии, раствор мышьяковых кислот, по её имени и названа. К тому же я рассуждаю логично — проще всего убить той, что постоянно рядом и чьё присутствие не замечается.
Песте знал, что инквизитор не любил женщин, видя в них источник искуса и смущения для монаха, и кивнул.
— Ну, и кто же это?
— Это особа, которая одинаково хорошо владеет манерами придворной дамы и ухватками матерой преступницы, Чума.
Шут изогнул
Обнаружив интересующий его фолиант на нижней полке, Аурелиано раскрыл его прямо на полу, опустившись рядом на доски пола, и читал до тех пор, пока его не вывел из задумчивости скрипучий голос интенданта Тиберио Комини. Правда, обращался интендант вовсе не к нему, ибо не видел его за стеллажом, а к молодому писцу, коего пристроил месяц назад в библиотеку сам Портофино, сжалившийся над нищей вдовой, умолявшей определить сына Паоло в замок. Она боялась, что тот может пойти по стопам старшего брата, увы, разбившего материнское сердце.
Мальчонка был тих и кроток, завоевал любовь Росси монашеским прилежанием и усердием, но вот напасть — юнец был весьма смазлив, и беда уже подстерегала его. Эмилиано Фурни и ловчий Паоло Кастарелла, целыми днями ошивавшиеся около библиотеки, пугали его. Ключник Джузеппе Бранки тоже окидывал молодого писца масленым взглядом, а теперь заявившийся к нему под вечер интендант Тиберио Комини, глядя на него пакостными глазами, тихо сообщил, что если он не хочет, чтобы всем стало известно о том, что его брат — вор и разбойник, он, Комини, согласен забыть об этом, если тот будет разумен и навестит его под вечер…
Паоло побледнел, как полотно, и едва не упал в обморок, но тут из-за дубовой полки возникла тёмная фигура в истрёпанной рясе и едва не довела до обморока самого мессира Комини. Мессир Аурелиано Портофино ласково спросил интенданта, не желает ли он, чтобы под вечер его навестил он, инквизитор Священного Трибунала? А может, он хочет сам посетить под вечер камеру Инквизиции? Затем, вытолкав интенданта из библиотеки, Портофино как бы ненароком столкнул его с лестницы, после чего, даже не обернувшись на лежащего под лестницей негодяя, направился к шуту на вечернюю трапезу, где рассказал о случившемся и сообщил, что поленился оттащить содомита в Трибунал, ибо не хотел пропустить ужин.
Песте знал о склонностях Комини, ничуть не удивился рассказу приятеля, но, услышав о поступке Лелио, изумился. Поленился доставить в Трибунал? Шут несколько раз недоуменно сморгнул. Аурелиано раньше не склонен был пренебрегать своими обязанностями. Но замечаний Чума делать не стал, и разговор приятелей снова закрутился вокруг убийства статс-дамы. Песте поведал о видениях графа Даноли и о том, что узнал от Дианоры Бертацци.
— Дианора считает, что это мужчина. Но если предположить, что прав ты… Кто из фрейлин? Лавиния Ровере? Силы духа этой особе не занимать, но её ручонки тоньше паучьих. Она не смогла бы поднять тело на кровать. Джованна Монтальдо? Пока Ипполито был на приёме, ей, конечно, ничего не стоило пройти к Черубине, но зачем ей травить Верджилези? Она со всеми фрейлинами и статс-дамами в добрых отношениях. Дианору я исключаю. Глория Валерани? Нелепо. Бьянка Белончини… Святой Грациано! Нет ничего, на что не была бы способна эта блондинка, но убийство? Девица Монтеорфано? — Песте покачал головой, — не верится. Илларии Манчини не было в замке — не её дежурство. Виттория Торизани? Зачем? Бенедетта Лукка? Смешно. Тощая Тассони? Она надорвалась бы, таская труп. Франческа Бартолини исключается: вся челядь её видела и зубоскалила. Джулиана Тибо и Диана Манзоли? Они живут в другом крыле. И зачем им Черубина? Гаэтана ди Фаттинанти… — Шут задумался. — Хм… Нет ничего, неподвластного этой особе, и Черубину она ненавидела…
— Фаттинанти? Гаэтана? Сестра Антонио? — Аурелиано Портофино тяжело задумался.
— Ты сказал о властолюбии, алчности, злобе, зависти и мстительности… Первое исключается. Алчность? Гаэтана не бедна. Злиться она умеет, но завидовать Черубине?… Отомстить? За что?
Альдобрандо Даноли наутро чуть пришёл в себя. Вчерашний морок убийства сначала показался приснившимся, но постепенно воспоминание вернуло его к событиям ночи. Это был не сон. В памяти всплыли уродливый труп на постели, визг Франчески Бартолини и обвинение Грандони в убийстве, тяжёлые глаза подеста и шипевшие о человеческом жертвоприношении бесы.