Без семи праведников...

Михайлова Ольга Николаевна

Глава 12

В которой из допроса своих людей мессир д'Альвелла делает неожиданные и весьма неприятные для себя выводы, а мессир Портофино углубляется в литературные изыскания.

Тристано д'Альвелла пренебрёг советом дружка Чумы и не лёг спать. Он не знал, и в этом была основная трудность, когда именно неизвестный прокрался в покои статс-дамы. Убить её могли с десяти утра, когда она вышла от герцогини… Нет. Её видели в полдень… Итак, с полудня до шести вечера, иначе тело, обнаруженное за час до полуночи, не успело бы остыть. Начать надо было с приёма мантуанцев. Тристано велел разыскать Ипполито ди Монтальдо.

Церемониймейстер

появился, за последние недели странно помолодевший. Отношения с супругой, хоть он перестал стараться угождать ей, стал собой, привели к ошеломляющему результату. Джованна сновала вокруг него, как белка, не знала, как ублажить, выряжалась к его возвращению в лучшие наряды, игриво прыгала на колени. Он же стал просто видеть в ней свою женщину и брать то, что принадлежало ему как мужчине.

Прошедшая ночь с паскудным демаршем Песте потешила Ипполито: он терпеть не мог Дальбено, и, выйдя на шум из супружеской спальни и наткнувшись на ненавистного звездочёта в комьях дерьма, долго не мог унять злорадный смех: астролог неоднократно интриговал против него и однажды едва не поссорил с Антонио ди Фаттинанти.

Но к известию об отравлении статс-дамы Ипполито отнёсся совсем иначе. Монтальдо знал покойного Фабио Верджилези, его вдову жалел, понимая, что у бедняжки слишком мало ума, чтобы жить достойно. Убийство — совсем рядом — насторожило и испугало. Сейчас, увидя лицо д'Альвеллы, церемониймейстер насупился. «Кто присутствовал на церемонии приёма гостей?» Ипполито, напряжённо опершись руками о подлокотники, методично перечислил придворных. Д'Альвелла следил по списку. В числе названных были все камергеры, включая собственного сына Ипполито от первого брака, все сановники двора. Женщины наблюдали за церемонией с балкона, окружённого балюстрадой. «Кто-то из мужчин мог незаметно отлучиться?» Ипполито отрицательно покачал головой.

— У дверей был я, — ди Монтальдо помолчал, потом продолжил, — приём продолжался полтора часа. Глупо было привлекать к себе внимание, пытаясь уйти. Её могли убить и до приёма, и после. А мог убить и тот, кого на приёме вообще не было.

— Скудость данных удручает…

Ипполито Монтальдо поднял глаза на Тристано д'Альвеллу. Друзьями они не были, но никогда и не враждовали. Тристано знал о семейных неприятностях Монтальдо, но никак и нигде их не комментировал. Ипполито знал, что два года назад д'Альвелла потерял единственного сына, и это заставляло его воздерживаться от многих замечаний в адрес начальника тайной службы. Сейчас церемониймейстер заметил, что д'Альвелла, видимо, не спал прошлую ночь, отметил его затруднённое дыхание и тяжёлые покрасневшие веки. Ипполито вяло проронил то, чему сам не придавал значения, но что просто вспомнилось.

— Я случайно услышал… Неделю тому Черубина поссорилась с Иоландой Тассони. Я не к тому, что девица могла такое сотворить, в мыслях того нет, но препирались они из-за чулана коридорного. Орали как сумасшедшие. Тассони там своих двух котов держала. Зачем Верджилези тот чулан сдался?

— Чулан? — теперь глаза Тристано д'Альвеллы сонными не были.

— Угу.

Больше Ипполито ничего не знал и отправился спать, а пять минут спустя в комнату начальника тайной службы вошёл главный ловчий Пьетро Альбани: невысок, но строен, лицо — холеное, без особых примет, казалось, не имело и мимики. Это был человек хорошего рода, но благородство рождения не отразилось в нём возвышенностью помыслов: Альбани интересовали три вещи — женщины, деньги и интриги, коих он был мастером. Он умело стравливал недругов, артистично злословил и охотно согласился стать доносчиком д'Альвеллы: это не только наполняло его кошелёк, но и позволяло наилучшим образом проявлять свои таланты сплетника и шпиона. Пьетро не стал тратить слова, низко склонившись перед д'Альвеллой. Тот невинно полюбопытствовал.

— Это не ты отравил свою подружку?

Чтобы

обидеть главного ловчего, нужно было нечто большее, чем обвинение в убийстве: на такие мелочи Пьетро внимания не обращал. Альбани плюхнулся на стул, покачал головой, почесал за ухом и выразил мысль, он, как человек чести, никогда не бросает копье в оленя, если это не его охота. Прошлой ночью была не его очередь.

— А кто вчера там охотился, Петруччо? Ладзаро? Густаво? Кто из камергеров? Поэт?

Насколько это известно было Пьетро, вечером засвидетельствовать своё почтение донне Черубине заходил мессир Альмереджи, злорадно сообщил Альбани. Она к нему благоволила. Скорее всего, лесничий её и прикончил. «Ах, вот как…» Главный лесничий тут же был вызван и на вопрос своего дружка Тристано д'Альвеллы, какого лешего он по ночам по бабам шляется, выразил недоумение. Ему, Ладзаро, было велено за охотничьим домиком его светлости следить, а в замке держать ушки на макушке. Он и держал.

— Угу… — Тристано вообще-то благоволил к дружку, распутнику и пройдохе, но сейчас от безнадёжности решил устроить ему выволочку. — Ты и держал, значит… Ну, так скажи мне, Ладзарино, из-за чего это покойница Черубина, под одеялом которой ты накануне грелся, сцепилась дней семь назад с девицей Тассони?

К немалому изумлению начальника тайной службы, лесничий с готовностью кивнул.

— Из-за сундука Черубины, ларя дубового, который в чулане хранился между покоями Черубины и вышеупомянутой Иоланды, рядом с дверью старухи Глории. Верджилези там вино хранила, а тут девица Тассони стала туда на ночь котов своих запирать, а те угол сундука когтями и подрали…

Дружок оправдал ожидания д'Альвеллы и даже превзошёл их.

— Молодец. Но раз ты так много знаешь, может, скажешь, кто отравил твою подружку? Не ты ли сам, кстати?

— Умный человек не станет мочиться в кастрюлю с трюфелями, даже если знает, что ест их не он один, — доверительно сообщил ему лесничий. — Красоток, готовых раздвигать ноги, немало, но тех, кто норовит промеж этих ног всунуться — в десять раз больше. Теперь вот остались они — сам он, Пьетро, Густаво, эскулап, молодые самцы-камергеры, да чернокнижник с рифмоплётом — на мели… Куда теперь сунуться? Супруга Манзоли занята, да и берёт немало, Бартолини так дерьмом провонялась — что за неделю не выветрится, у Джулианы не протолкнуться. Министр финансов, жлоб и сквалыга, делиться тоже не собирается…

Тристано смерил дружка недоумевающим взглядом.

— Слушай, до меня только дошло… А почему это вы все — далеко не нищие — ошивались у этих Верджилези с Бартолини, а у Манзоли да Тибо — банщики, псари да конюшие крутились? Тебе, что, заплатить нечем было?

Красивое лицо Альмереджи перекосила кривая усмешка.

— Так это ж только дружок-то ваш переборчивый, — промурлыкал он ядовито, — недотрога и чистюля мессир ди Грандони, считает, что в дерьме нет градаций. Есть, по крайней мере, бесплатное-то дерьмо лучше, чем то, за которое платить приходится. Поэтому мы всю второсортную челядь на платных потаскух скинули, а сами пользуемся дерьмом бесплатным, отборным и лучшим. И вот… такой ущерб… — лицо Ладзаро потемнело.

Тристано поморщился. Дружок проговорил то, что он думал и сам, но почему эти слова так неприятно царапнули?

— Если всё же выбирать из названных — кто мог её отравить?

«Сложно сказать», ответили ему. «Лекаря нет, рифмач — трус и червяк, его отодвинули, он больше не сунется, куда не следует, Мороне… тот, если обозлился бы, мог, сами понимаете, в ядах он дока, Густаво и Пьетро — ну и эти могли бы, конечно, и не удивится он, Ладзаро, если тут Петруччо Альбани руку приложил. Такой на всё способен. Сынок Ипполито вместе с сынком Донато в ту ночь в кабачке были, едва на приём успели, но времени было много, всем бы хватило. Но вообще, по его мнению, не дружок это. Тем более что её не ночью, а днём отравили…»