Без суда и следствия
Шрифт:
Я вручила ему пять тысяч долларов.
— Скажите, почему Кремер так ненавидит вашего мужа?
— Не знаю. Раньше они были друзьями.
— А кому в действительности принадлежит галерея?
— Андрею. Но Кремер считается совладельцем.
— Слышал, что галерею купили мужу вы?
— Я только посоветовала ему приобрести. От кого вы слышали?
— Да так, земля слухами полнится…
Прошло еще несколько дней. Вовсю светило солнце, стояла жара. Город опустел. Листья на верхушках деревьев свернулись, пожелтели, высохли. Днем город вымирал. Мне больше не подбрасывали газет под дверь. Очевидно, тому, кто это делал, опротивела вся история, или не хватило денег, или он уехал из города, как и большинство обитателей. Я сама теперь покупала газеты, надев для конспирации темные очки. Но конспирация не удавалась. Меня все равно узнавали — очевидно, мое лицо слишком
Следовало заниматься делами. Говоря о делах, всегда подразумевались деньги. Теперь, когда Андрей находился в тюрьме, я уже не могла распоряжаться банковскими счетами, записанными на его имя. Очень часто, долгими часами слоняясь без дела по пустой квартире, я думала о том, что многие женщины выходят замуж ради денег и ради этого даже убивают своих мужей. А я отдала бы все состояние и все деньги, все, чем я когда-то владела, чтобы мне только вернули моего мужа.
Это случилось вечером, вернее, ночью. Уже прошла неделя. Я смотрела по телевизору какой-то американский фильм. Вдруг погас свет. Я поспешила выключить телик. И в этот самый момент что-то тяжелое влетело в окно, я услышала звон разбитого стекла. Бросилась к окну, но следующий камень (это были камни) попал мне в руку, причинив сильную боль. Я закричала и тут услышала, как в других комнатах бьются стекла. Камни летели со всех сторон. Дикий грохот и звон разбитого стекла наполняли квартиру минут десять. Потом все стихло. Я поднялась с пола (внутренний голос приказал мне лечь на пол), подошла к окнам. Два больших окна в гостиной были полностью разбиты, ворвавшийся в комнату ветер в каком-то странном трагическом танце трепал занавески. На улице я рассмотрела трех подростков, лет 14–15, в доску пьяных. Увидев меня в окне, они заорали и снова стали бросать камни, но стекла уже были разбиты, и камни падали прямо на ковер. Я прислонилась к простенку между окнами и стала ждать, пока они уйдут. Минут через десять на улице уже никого не было. Сильнее всего пострадали окна в гостиной, одно в спальне (другое чудом уцелело) и в кухне. Окно в ванной (выходившее на другую сторону) не пострадало. Света по-прежнему не было. Очевидно, население близлежащих домов решило не реагировать на разгром моей квартиры. А может, считали битье моих окон заслуженным и правильным? Улица оставалась пустынной, а любопытные, подходившие к освещенным окнам напротив, сразу же исчезали. Было около половины второго ночи. По руке текла кровь, и халат был безнадежно испорчен. Я перевязала руку в. ванной и вызвала милицию. В ожидании их прихода хотела позвонить Ивицыну, но поняла, что не знаю куда. На работе его быть не могло (два часа ночи, какая работа!). Домашнего телефона я не знала. Через полчаса приехала милиция (двое лбов в форме омоновцев, машину оставили у подъезда). Осмотрели окна, захватили с пола один камень как вещественное доказательство, записали приметы трех подростков, составили протокол, заставили меня написать заявление и уехали. Света все еще не было. Заснуть я не могла. Я занавесила окна шторами, потом зажгла свечку. Попыталась читать, но строчки прыгали перед глазами. В квартире стало прохладно. Измучившись, отбросила книгу, потушила свечу и стала просто сидеть в темноте, глядя перед собой. Прав бы Роберт — началось второе действие трагикомедии. Думать об этом было совсем тошно.
Утром позвонила Роберту, и он обещал привезти кого-то вставить стекла. Позвонила Ивицыну, он сразу же приехал. Я рассказала ему подробности.
— Мой адвокат обещал найти кого-то, чтобы вставить стекла. Но где гарантия, что на следующую ночь их снова не побьют? Может, мне так без стекол и сидеть?
Ивицын подумал и неохотно сообщил, что оставит внизу, в вестибюле, одного охранника.
Роберт привел двух мрачных типов со стеклами, они обещали, что за день все сделают. А пока я не должна выходить из квартиры. И еще сказал:
— Вы что, надеетесь, что ваших хулиганов кто-то станет искать?
Я ответила: «Нет, не надеюсь». После того как рабочие вставили стекла, я спросила, не могут ли они посмотреть, что со светом. Они пошли смотреть.
— Вам не только стекла побили, — прокомментировал Роберт, — вам еще и пробки выкрутили, между прочим, исключительно в вашей квартире.
Значит, кто-то из них поднялся на этаж… Мне стало нехорошо. Починка света и стекла обошлись в астрономическую сумму.
— Ну вот и начался второй этап, — повторил Роберт мою мысль. — Может, вам лучше уехать из этой квартиры? Хотя бы временно?
— Мне некуда идти. И потом, Ивицын обещал оставить внизу охрану.
— Ну я б на это надеяться не стал. Охранник посидит до десяти вечера и уйдет. А если даже не уйдет, все равно даже на улицу не вылезет, когда вам снова стекла начнут бить. Может, подумаете?
— Мне некуда идти! И почему я должна уходить из собственной квартиры?
— Потому что находиться здесь становится опасно! Думаете, вам хулиганы побили окна? Нет! Это не хулиганы! Это общественное мнение во всей его красе! Которое только начинает проявлять свою великую любовь к вам!
— Что же делать? Если милиция не собирается меня защищать, положусь на бога.
— А ваша сестра? Вы не хотите переехать к ней хотя бы до суда?
— Вы думаете, что после суда меня оставят в покое? Нет, у Юли своя жизнь, я не хочу ей мешать. И потом, положение еще не безысходное. Бывает и хуже. Нет, я никуда не уйду.
— Как хотите. Я вас предупреждал.
Вечером я снова осталась в квартире одна. Старалась понять, что нет смысла бояться — все равно, что бы ни произошло, я ничего не смогу изменить. Теперь мне не сможет помочь никто. Разве только судьба.
Черные, навеянные особенной горечью мысли травили мозг: ради кого ты терпишь все это? Ради убийцы, если твой муж действительно убил? Все эти люди верят в его вину. Может, ошибаешься именно ты, а не они? Я гнала эти мысли прочь. Но через некоторое время они снова возвращались — черные, тяжелые, злые.
Андрей плохой человек. Слабый, поддающийся чужому влиянию, абсолютно безвольный. Человек, который не умеет бороться с соблазнами и сомнениями. Для таких легче всего отступить. Способный на предательство и трусость… Может, убийцы и должны быть такими. Не знаю. Только он — не убийца. Он слишком слаб для того, чтобы убить. Я знаю это. Чувствую. Понимаю. Он способен на любую подлость или коварный поступок. Но он никого не сможет убить.
Прошло еще несколько дней. В моей квартире больше ничего не случилось. Об аресте Каюнова стали писать газеты, выходящие в других городах, — скупо, несколько жалких строчек, режущих, словно по сердцу ножом. Зато о ночных событиях в моей квартире ни в газетах, ни в новостях не было ни слова. Не было и в тех сплетнях, которые Роберт мне приносил.
— А знаете, чего все ждут? — сказал он.
— Чего же?
— Результатов экспертизы. Вот тогда действительно станет ясно. Между прочим, для окончательного вердикта съехались медицинские шишки со всей страны. Вам теперь осталось только молиться, чтобы вашего мужа признали психом… Из психушки человека гораздо легче вытащить, чем из настоящей тюрьмы…
— Не понимаю…
— Если будет доказано, что он псих, то есть не соображал, что делает, его отправят в психушку и суда не будет, не будет и смертной казни. А из психушки всегда легко вытащить кого надо. Понимаете? Я тут ищу кое-какие концы к этим шишкам. Серьезно говорю: единственное спасение вашего мужа — чтоб его признали психом.
И текли деньги сплошным потоком в липкие руки Роберта, и пять тысяч долларов первоначального гонорара стали просто копейками по сравнению с тем, сколько я заплатила ему потом. Так незаметно оказался закрытым мой личный счет в банке и остались только счета Андрея, которые я не могла тронуть…
Мы столкнулись с Робертом на лестнице. Я шла в магазин, чтобы купить хлеб и кое-что из продуктов. Он схватил меня за руку и сказал:
— Танечка, понимаете…
У него было красное растерянное лицо. Я спросила:
— Вы были в прокуратуре? Пришло заключение, не так ли…
Он молчал. Я встряхнула его за плечи:
— Говорите!
Он подбирал слова.
— Да говорите же, ну! Что там написано? Я спрашиваю!
— Психически нормален, с сексуальными отклонениями.
— Не верю.