Безмятежные годы (сборник)
Шрифт:
– Вздор! Вот нетерпеливая! Говорю, надо обождать минут двадцать-тридцать, самое большое сорок. Посиди тут впотьмах, никто ничего не увидит.
– Ты раньше говорила, минут пятнадцать-двадцать, теперь уже говоришь тридцать-сорок, – жалобно вопит Таня.
– У меня в пятнадцать прошло, но у всякого носа, как и у всякого барона, своя фантазия, своя натура. Посиди тут, я скоро опять приду.
Публика между тем начинает постепенно съезжаться. На сцене все приводится в порядок: в буфете идут приготовления к чаю, чтобы потом,
– Что это Грачевой нет? – недоумевает Клеопатра Михайловна. – Где же она, наконец? Позовите ее. Раз взяла на себя известные обязанности, так должна добросовестно и выполнить их.
– Грачева, Грачева, ради Бога, иди! Тебя требуют туда сию минуту, что-то, видно, важное случилось, ты необходима! Там и Андрей Карлович, и Клеопатра Михайловна. Скорей! – припугивает ее Пыльнева.
– Да как же я пойду с таким носом?
– Да что же с ним?
– Да все горит.
– Разве? Не может быть!
– Право, как огнем горит.
– А что, мыла?
– Нет.
– Так пойди же, помой.
– Да как же через коридор идти?
– Ерунда, ничего уже не может быть заметно, это только ощущение осталось, ты на него не обращай внимания. Идем, мойся скорей да и бежим к Клепке, а то еще неприятности будут.
Вдруг глазам нашим представляется очаровательное зрелище: появляется робкая, несколько сконфуженная Грачева; на бледном лице ее огненно-красным пылающим маяком горит нос. Взоры всех невольно сосредоточиваются на этом ярком, блестящем предмете; соответствующие возгласы слышатся кругом; малыши бесцеремонно фыркают прямо ей в лицо.
– Клюква ягода, клюква! – раздается голосок нашей первой шалуньи, «седьмушки» Карцевой. Окружающая ее свита малышей заливается звонким смехом.
Таня делает поползновение достать носовой платок, но, очевидно, рука ее въезжает в клейкое «тюки-фрюки», облепившее его кругом; она выдергивает ее и, прикрыв свой пламенный лик злополучной сумочкой, бегом бежит в умывальную.
– Господа участвующие, на сцену! – несется голос Елены Петровны, распоряжающейся действующими лицами.
Я поспешно лечу, хотя не мне начинать, наоборот, мой номер последний в первом отделении.
Публика почти вся на местах. Вот сидят генералы в мундирах на синей подкладке – это все наши, учебные. Но есть и на красной – те, кажется, опекуны, почетные попечители и тому подобное. Вот рядом с Сашей Снежиным Николай Александрович, приглашенный мной. В дверях стоят учителя. Вот и Дмитрий Николаевич! Господи, какой он сегодня красивый, в новом, элегантно сидящем на нем темно-синем с золотыми пуговицами сюртуке! То и дело во всех углах залы мелькает босенькая головка Андрея Карловича, он, по обыкновению, всегда торопится и, действительно, всюду успевает.
Первое отделение – декламация и пение, второе – сценка из Островского и шествие гномов. Занавес взвивается. Поют,
Следующий номер – Люба, которая тепло и просто читает «Стрелочника» и заслуживает громкие рукоплескания. Потом поют. Затем опять выходят два очаровательных малыша – «Стрекоза и Муравей». Особенно хороша Стрекоза – тоненькая, грациозная, с вьющимися золотыми волосиками и прозрачными, блестящими крылышками. Их тоже заставляют повторить. Опять поют и, наконец, – о ужас! – я…
Выхожу, кланяюсь. В первую минуту вся зала, все присутствующие сливаются у меня в глазах, я никого не различаю и боюсь даже увидеть отдельные знакомые лица. Сердце быстро-быстро бьется и, кажется, не хватает воздуху. Я глубоко вздыхаю, перевожу дух и начинаю:
МЕЧТА
Вечер тихий баюкал природу,
Утомленную жизнью дневной,
Лишь по темному синему своду
Плыли звезды блестящей толпой.
Словно легкой фатой белоснежной
Разубравшись, притихли сады,
И забылося дремою нежной
Серебристое лоно воды.
В этот вечер весенний, душистый,
Беспорочна, светла и чиста,
Красотою сияя лучистой,
Родилася малютка-Мечта.
Родилась от Пучины безбрежной
И от Месяца мягких лучей,
С выраженьем любви безмятежной,
С идеальной красою очей.
И от самой ее колыбели
Про людей ей отец говорил,
О страданьях их звездочки пели,
Ветер жалобы ввысь доносил.
Для того, чтобы скорби, печали
И страдания их утешать,
Из манящей, таинственной дали
Благотворные сны навевать,
Пробуждать задремавшие чувства,
Научить постигать красоту,
Идеалом возвысить искусства,
Месяц ясный послал к нам Мечту.
……………………
Словно горе людское стыдится
Солнца ярких веселых лучей,
Чтоб тоской иль слезами излиться,
Ждет безмолвия лунных ночей.
Вот тогда, средь уснувшей природы,
Дум никто и ничто не спугнет,
Человек рад забыть все невзгоды,
И Мечта к нему тихо впорхнет.
И улыбкой своей, как зарницей,
Душу, сердце и ум озарит,
Тусклый взор заблестит под ресницей, —
Путь светлей, снова счастье манит!
В уголочек любимый поэта
И в счастливый семейный очаг
Занесет луч надежды и света,
Озарит и холодный чердак.
К музыканту походкой воздушной
Незаметно она проскользнет:
Под рукою усталой послушно
Вдохновенный смычок запоет.
Сквозь решетку тюрьмы, как зарница,
Ярко вспыхнув, она промелькнет