Безмятежные годы (сборник)
Шрифт:
У Тани сразу делается заискивающий вид. «Правда, ведь Пыльнева – дочь доктора, значит, в данном случае можно попользоваться», – очевидно, соображает сия бескорыстная девица.
– Пыльнева! Голубушка! Миленькая! Будь такая добренькая, достань мне рецепт, а я тебе что хочешь за это сделаю.
– С удовольствием, и даже не рецепт, а мазь принесу, я же говорю, что всего один раз помазалась, так что баночка полненькая.
– Милая, золотая, так поскорей, чтобы до вечера… Ты понимаешь?..
– Хорошо, хорошо, непременно.
Но прошло целых четыре дня, а Пыльнева все забывала,
– Прости, Танечка, прямо из головы вон… Ну, уж завтра не забуду, видишь, даже узелок завязала.
Вот и юбилей. Днем был молебен, говорили речи, потом всех начальствующих и прочих власть имущих пригласили на обед, шикарно сервированный в одной из зал, а нам, грешным, простым смертным, предложили с этой же целью отправиться домой и, напитавшись, возвратиться, чтобы затем «прельщать своим искусством свет». Распорядительницы и участницы явились заблаговременно. Ученицам велено быть в форменных, то есть коричневых, платьях, но сделать их декольтированными и нацепить всяких украшений не возбраняется. Как большинству наших, выпускных, сшили и мне к этому торжеству новое платье, с чуть-чуть открытой шеей и большим кружевным воротником, заканчивающимся спереди желтым бантом; такую же желтую ленту мамочка пристроила мне в волосы.
– Ах, ты моя милая канареечка! – восторженно приветствует мое появление Шурка Тишалова. – То есть какая ты душка сегодня, и до чего тебе идет эта желтая бабочка в волосах, я и сказать не могу. Всегда ты прелестна, а сегодня!..
Красноречие покидает ее, она от слова переходит к делу, крепко обнимает и душит меня в объятиях.
Грачева, украшенная голубой распорядительской кокардой и таким же бантом в волосах, поджав губы, окидывает меня презрительным взглядом.
– Правда, как Старобельской желтое к лицу? – нарочно обращается к ней Шура.
– Я вообще желтого не люблю, это так кричит, я предпочитаю более нежные и благородные цвета, – с достоинством роняет она.
Но остальные не согласны с ее утонченным вкусом, и мои яркие банты производят фурор.
– Ах, как красиво!
– Вот красиво!
– И как оригинально!
– Да желтых бантов больше и нет! – несутся одобрительные возгласы.
Наши распорядительницы: Зернова, Штоф, Леонова и Грачева – тем временем раскладывают сласти и фрукты.
– Батюшки, точно в рай попала! – вкатываясь, возглашает Ермолаева, с наслаждением поводя носом и полной грудью вдыхая запах шоколада и яблок, пересиливающий все остальные. – Вот где поистине благорастворение воздухов! Аромат! Ах! Деточки, миленькие, дайте бомбошечку пососать! – молит она. – Бомбу, бомбу шоколадную с ликерцем! Полцарства дала б за нее, если бы имела.
Она просительно выставляет свою широкую пухлую ладонь перед Грачевой, как раз в ту минуту раскладывающей на поднос шоколадные конфеты.
– Как не совестно, в самом деле! Что за ребячество! – негодует та. – Ведь это ж для гостей, бомб этих и без того очень немного… Что там такое? Кажется, Пыльнева пришла?
Таня стремительно делает несколько шагов к двери; этим пользуется Лизавета, и одна круглая бомба исчезает за ее вместительной, не менее круглой, щекой.
Но приход Иры, с таким нетерпением ожидаемый
– Как красиво! И как не стыдно? А еще взрослая девушка!
Покончив с шоколадом, она переходит к вазе с фруктами,
торопливо забирая с собой свою пухлую белую шелковую сумочку с вышитым на ней букетом незабудок.
– Посмотри-ка, посмотри, чего она там напаковала в свою сумку? Ей-Богу, конфет насовала, а сама обличительные речи говорит, – негодует Шурка.
– Погоди, сейчас ревизию произведем.
– А, что? Смотри-ка, смотри! – через минуту снова шепчет она. – Сейчас туда же поехала ветка винограда. A-а?.. Как тебе нравится? Вот противная святоша!
– Грачева, Грачева, иди скорей! – торопливо зовет ее только что пришедшая Пыльнева. – Только живо!
Позабыв все на свете, Татьяна торопливо и радостно мчится к обещанному источнику красоты. В ту же минуту Шура направляется к забытой сумочке и открывает ее.
– Так и есть! Чего хочу – того прошу; немудрено, что бомб мало стало, зато здесь их предовольно. И тянушечки, и виноградик, и пастилка барбарисовая.
Вдруг, прежде чем мы успели оглянуться, Шура положила сумочку на стул и грузно опустилась на нее.
– Так! Теперь кушай на здоровье, милейшая проповедница!
В первый момент с сумочкой будто ничего не произошло, но уже через несколько секунд обнаружились произведенные в ней химические и механические соединения: шоколадные бомбы с ликером, виноградом и пастилой дали такое «тюки-фрюки», что от прежней белизны атласа осталось одно смутное воспоминание.
Едва успела Шура закончить производство всех своих операций, как спохватившаяся Грачева уже бежит за забытым сокровищем. Не видя его на столе, где она оставила его, она растерянно оглядывается.
– Ты, что, сумочку свою ищешь? – осведомляется Тишалова.
– Да.
– А что в ней было?
– Странный вопрос! – вся вспыхнув, огрызается та. – Что в сумочке обыкновенно бывает? Носовой платок!
– А, тем лучше для тебя, потому что я, видишь ли нечаянно села на нее, – спокойно и хладнокровно заявляет Шура.
– Как села?!
– Да так, как обыкновенно люди садятся. Вот она и лежит на том самом стуле.
Увидев свою злополучную сумочку, поняв, что в ней произошло, а также, что и мы все поняли, Грачева сперва становится совершенно зеленой, потом густо, мучительно краснеет, поспешно выходит из комнаты и идет к ожидающей ее в соседнем, неосвещенном, классе Пыльневой. Там, как оказалось, происходило следующее:
– Иди же скорей, Грачева, где ты запропастилась? Некогда ведь, скоро начнут, а я тебе говорю, минут пятнадцать пройдет, пока подействует. На, вот, только возьми совсем-совсем немножко на палец и сильно разотри.
– А блестеть от нее нос не будет? Ведь это жир?
– Вот глупости, конечно, нет! Наконец, водой потом сполосни. Ну, что, намазала?
– Да, только ужасно щиплет.
– Отлично, так и надо, это начинается действие, через некоторое время всю красноту выщиплет.
– И горит как!.. Ай!.. Нос стал совсем горячий! Вдруг весь вечер гореть будет?