Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Да, я вновь начал охотиться, хотя недавно мне казалось, что придется навсегда распрощаться с этой забавой. По три часа ежедневно я подстерегал добычу в притихших сухих лесах. Вспомнив молодость, я вновь скакал на лошади, чего не мог себе позволить очень давно; последний раз я выезжал на охоту вместе с Анной Болейн летом 1531 года. С тех пор минуло девять лет. Что значит этот срок для человека? Некоторые считают, что годы оборачиваются невозвратимыми потерями. Но я полагаю, вернее, тогда полагал (прошедшее время является печальным уточнением), что воля и целеустремленность могут обновить и омолодить тело. Язва на ноге постепенно зажила, и я старался забыть о том, что она вообще существовала. И
Первые несколько дней в седле доставляли мне ужасные мучения. В юности, насколько я помнил, такого не бывало. Каждая мышца, казалось, обрела теперь собственный голос и капризно требовала внимания. С какой легкостью я мог бы согласиться с ними, сказав: «Ах, ладно, вы заслужили покой за целых сорок девять лет безотказных трудов». Иногда, гуляя по вечерам, я слышал их общий мучительный хор: «Пожалей нас. Дай же нам заслуженный отдых». Но потом, направляясь в покои королевы, я вновь давал себе обещание стать стройным и крепким, как в молодости. Всякий раз, когда мы раздевались при свете свечей, я обнаруживал, что мускулы растут, а жир потихоньку тает, и моя радость при этом уступала лишь восторгам, порождаемым плотской любовью между мной и Екатериной.
Обе ипостаси моего существа — телесная и чувственная — возрождались и обретали новые формы.
Летнее путешествие по стране близилось к концу. Я не испытывал ни малейшего желания возвращаться в Лондон, где меня ждал тяжкий груз королевских забот, разбор жалоб из графств и налоговых отчетов. Крайне неприятной представлялась проверка записей Кромвеля, а вот этого мне как раз не хотелось больше всего. Я знал, что в них будет образцовый порядок и работа не составит большого труда. Но меня ужасала одна мысль о том, что придется касаться их и видеть его почерк. Едва я задумывался об этом, как мне уже казалось, что он стоит, ухмыляясь, рядом со мной.
День ото дня росли мои силы и выносливость. Я отмечал это и на прогулках, и в объятиях Екатерины. Октябрь начался совсем недавно. Зачем прерывать наше приятное уединение? Я мог ненадолго съездить в Лондон, собрать Тайный совет для рассмотрения неотложных дел, решить за пару недель самые насущные вопросы и вновь вернуться к Екатерине, чтобы наслаждаться жизнью оставшуюся часть осени. А потом начнутся рождественские пиры, и уж после них моя жизнь пойдет по накатанному пути.
Сейчас она наконец устремилась в нужное русло. Королевство успокоилось. В свое время мой развод породил недовольный ропот; закрытие монастырей вызвало открытые мятежи; заговоры, контрзаговоры и предательские интриги выплеснулись за пределы страны, рядясь в личины «чистой совести» (Томас Мор), «восстановления устоев» (кардинал Поль), «борьбы за новые традиции» (Кромвель); враги угрожали вторжением и потрясали оружием (Папа и лебезящий перед ним император — они разочаровались в своей последней пешке, ведь Мария перешла на мою сторону). Ах, все неприятности остались в прошлом, но я чувствовал себя усталым, очень усталым. Слишком затянулась полоса неудач, непримиримой борьбы. Зато нынешняя осень окутала страну золотым туманом пресыщения, и я, забыв о былых мучениях, мог насладиться блаженным покоем.
В ноябре, как и планировалось, я приехал к Екатерине в Данстейбл. Меня вполне устраивал тамошний особняк, небольшой и удобный. Я радовался скромному уюту, славному теплу домашнего очага. Увы, вскоре нам придется отправиться в Нонсач, а я нынче не находил ничего хорошего в пышных дворцах и многолюдных приемах. Возможно, меня слишком утомила роль божественного избранника, я истосковался по простым человеческим радостям.
Было решено, что до Рождества, обязывающего меня вернуться в Лондон, мы станем жить в блаженном уединении, оставив при себе лишь самых необходимых слуг. Разумеется, Калпепера, Уилла, Педжета, Денни и Уайетта, а кроме них егеря Ричарда Харпс-филда и конюшего Эдварда Бэкона. Должен же кто-то заботиться о лошадях, раз я собирался ездить верхом почти до конца декабря. Физические тренировки уже сотворили чудо с моим телом. За три месяца я заметно постройнел и теперь хотел упрочить свои достижения.
Я не видел Екатерину всего две недели, но мне показалось, что она изменилась — ее щечки порозовели и округлились. Видно, жизнь в уютном и привольном Данстейблском маноре доставляла ей удовольствие.
— Как славно, что прямо перед окнами растут дубы! — воскликнула она как-то раз. — Я обожаю их. Это мои любимые деревья. Их листья не опадают всю зиму, они лишь приобретают золотисто-коричневый оттенок и так чудно шелестят, когда поднимается ветер.
Даже в ноябре солнце продолжало баловать нас, и его лучи осветили ее сияющие глаза. Я нежно поцеловал Екатерину и привлек к себе.
Не разыгралось ли у меня воображение? Или она действительно располнела?
— Да, — смущенно подтвердила она.
Меня охватило ликование.
— Когда, любимая, когда же?
— В октябре у меня уже не было обычного женского недомогания. Поэтому срок пока совсем небольшой. Если отсчитать назад три месяца — сентябрь, август, июль. Значит, в июне.
В июне. Как быстро! Нашему браку не будет и года, а она уже родит мне ребенка. Как некогда другая Екатерина. Поистине ничего не изменилось! Я еще все так же силен.
— Моя королева, любовь моя… вы подарили мне неземную радость…
— Ш-ш-ш… — Она приложила пальчик к моим губам. — Мы по-прежнему остаемся мужем и женой. Ребенок пока совсем мал и не помешает исполнению… любых наших желаний. — Ее язычок проник в мое ухо, и она выдохнула: — Мое тело, как всегда, в вашем распоряжении. Надеюсь, вы не забыли?
Она игриво коснулась сокровенных мест, и меня тут же захлестнуло непристойное желание. Я немедленно откликнулся на любовный призыв, не обманув ее ожиданий.
Проснувшись среди ночи, я обнаружил, что лежу на узкой кровати в незнакомом месте. Где я? Кругом царил непроглядный мрак, в котором терялись окружающие предметы. Свисавшая с кровати рука затекла, и, с трудом пошевелив ею, я нащупал какой-то мех. Меховая полость? Охотничий домик… Так… мы же в Данстейбле. Екатерина ждет ребенка. И вдруг… на меня нахлынули воспоминания о нашей дикой, необузданной любовной близости. В той верхней уединенной спальне с нависающим потолком мы начисто забыли о приличиях. Нас охватило безумное вожделение, породившее немыслимые… более того, непростительные причуды… Я перекрестился, отругав себя за распутство. Папские предрассудки. Что, собственно, меня расстроило? Сознание греховного вожделения к собственной жене? Но даже в Библии сказано, что Адам, Авраам, Исаак и Иаков познали жен своих! Правда не столь… затейливо… или менее страстно… Они совокуплялись с ними, верно, но как того требовала природа…
У меня стала замерзать спина. Пошарив вокруг, я не обнаружил одеяла. Может, его перетянула на себя Екатерина? Но рядом никого не оказалось. Дыхания жены не было слышно. Полная тишина.
Я начал дрожать от холода и решил, что пора встать. Свесившись с кровати, я нащупал одежду, она лежала у изножья. С особым удовольствием я отметил, как быстро согрели меня теплые вещи.
К тому времени я окончательно стряхнул с себя сонное забытье. Ну да, меня попросту охватила истома, и я задремал на кровати, где недавно резвился с моей дорогой женой. Мы живем в Данстейбле. Сгустились сумерки. Должно быть, пора ужинать, а Екатерина наверняка ожидает меня в нашей скромной трапезной.