Безнадежно влип
Шрифт:
– Да что ты говоришь? Мне много что не нравится, но я же как-то терплю.
– Что он тебе такого сделал, что ты так к нему неблагосклонен? Он – хороший, – на мой ответ папа откровенно усмехается.
– Даже не знаю. Может, потому что этот мудак ездил мне по ушам, тогда как знал, где ты находишься?
– Это я его попросила. Он мне помог.
– Ах, это помощью называется?
– Все, хватит. Прекрати обзываться. И да, обед переносится на полчаса. Надеюсь, это не криминально?
– А ты успеешь все за час? –
– Успею. Я ночью сделала тесто и начинку.
На кухню направилась уже более уверенным неспешным шагом. Раздражает то, что я чувствую на себе папин взгляд. В детстве он также наблюдал за тем, как я мою руки. Но сейчас я уверена на сто процентов, что дело не в том, как я мою эти самые руки. Под чьим-то взглядом, в принципе, сложно сконцентрироваться, тем более под папиным. Понимаю, что это нехорошо, но, раскатывая тесто, представляю папину недовольную физиономию. Наконец, выложив начинку, я все же не выдерживаю и поднимаю на папу взгляд.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Да вот еще с порога хотел спросить, но ты так сконцентрирована на работе. А что у тебя с губами?
– А что с ними? – осторожно интересуюсь я, мысленно представляя свое отражение в зеркале в примерочной. Но не вспомнила, ибо не смотрела даже. Идиотка. А Миша тоже хорош. Убью! – Немного красноватые?
– Я бы сказал, немного… как будто ими терлись об асфальт. Правда, не немного, а очень даже много, – кратковременный ступор. Бабахающее невпопад сердце и… фух, спасибо, мозг.
– Скажешь тоже. Это я была в отделе косметики и пробовала разные пробники помад. Они же стойкие, попробуй еще оттереть салфетками. Вот губы и распухли, я же много пробников пробовала.
– Ясно, – что-то ничегошеньки не ясно.
Со стороны моя ложь выглядит очень даже реально. Губы действительно выглядели бы опухшими и красными после пробников. Только почему-то не покидает ощущение, что папа обо всем знает.
– А ты предохранялась? – сглатываю, кажется, бледнея на глазах.
– От чего?
– От пробника. Им же кто-то до тебя пользовался.
– Нет. Как-то не подумала.
– Плохо. Мало ли что подцепила с пробником.
– Я… хлоргексидином протру губы.
– Мне кажется, он в таких случаях не поможет.
– В каких таких?
– Ну ты же уже облизывала губы. Какой смысл их уже протирать, если зараза попала в организм?
– Да ничего я не облизывала. И вообще, магазин элитный. Туда ходят обеспеченные и наверняка здоровые девушки.
– Ну будем надеяться, что так и есть. Ты забыла включить духовку для разогрева.
– Точно.
– Кстати, я звонил тебе на новый мобильник. Ты почему трубку не брала?
– Он на беззвучном был.
– Ну ладно. В следующий раз включи на режим со звуком. Готовь. Жду твоих кулинарных шедевров.
Бред какой-то. Если папа все знает, какой ему смысл давать нам тайно переписываться и отпускать меня на волю, где мы можем встретиться? И почему тогда папа еще не подверг Медведева хотя бы словесному запугиванию оторвать ему все имеющиеся конечности? Так, стоп. Миша вообще жив?!
Забегаю в ванную, включаю воду и набираю Медведева.
– У тебя все хорошо?
– Не очень.
– Что случилось?!
– Да долбанулся ногой о диван. Мизинец в хлам.
– Ты нормальный вообще?
– В целом да. А что не так?
– Я говорила о тебе, а не о мизинце. Мне кажется, папа обо всем догадывается. Вот что не так. Он очень странно на все намекал. Я не хочу делать начинку в фарш из тебя!
– Успокойся. Максимум покалечит.
– Я не понимаю, откуда у тебя такое спокойствие в голосе?! Еще недавно на даче ты мне говорил, что мой папа может навредить твоей семье. А теперь, как оказалось, это не только Наташа, но и твой сын. И что, тебе уже не страшно?
– Я немножко ебнулся на фоне тотального пиздеца, творящегося в моей башке, поэтому нет, как-то малость отпустило.
– Это… это как вообще можно понять этот набор нецензурной лексики?
– Ой, сложно понять. Свыкнуться еще сложнее.
– Миш, ты там что-то принял? Пьешь, что ли?
– Пью. Кофе. Тотальный пиздец, творящийся в моей башке – это мысленно обведенное тридцатое февраля в календаре. Сложно свыкнуться, знаешь ли, – когда до меня доходит смысл его слов, я, сама того не осознавая, начинаю улыбаться.
– Дурак.
– Есть немного. Может, ну его нахер все?
– Что все?
– Прийти к вам в гости, напоить твоего отца, поговорить.
– Нет. Слишком резко. Я еще не смогла показать ему, что я хорошая дочь. Как я докажу ему, что ты хороший?
– Я для него никогда не стану хорошим. Вопрос лишь в банальном принятии и времени.
– Нет. Подожди. Недельку хотя бы. Мне нужно с ним контактировать. Узнать про его женщину. Сам же говорил про то, что надо наладить контакт.
– Да мало ли что я говорил, – вот тебе поворот. – Мне кажется, все это херня собачья. Ладно, давай неделю еще подождем.
– Давай. А скинь мне адрес, где лежит твой сын.
– Зачем?
– Чтобы знать, где он находится.
– Маша…
– Скинь адрес. Я никуда пока не собираюсь.
– Ты за идиота меня держишь?
– Нет. Все, мне некогда, скидывай адрес.
***
Я с какой-то фанатичностью вот уже который день подряд просматриваю фотографии Мишиного сына, скинутые Наташей. На душе смешанные чувства. С одной стороны, восхищаюсь Мишей, с другой – злюсь на него за то, что мальчик живет не с ним. Не получается уложить в голове тот факт, что Миша проводит в этом хосписе столько времени, сколько обычный родитель не уделяет своему здоровому ребенку. И при этом живет отдельно от него. Зачем так? Ну зачем?