Безрассудный
Шрифт:
Адам пожал плечами.
— Как я уже сказал, она и мой отец – друзья. Он знает, кто она такая. Каллиопа понимает, что пытается сделать мой отец. Его конечную цель. Я уверен, что она когда-то давно кого-то потеряла. Каллиопа чувствует необходимость быть частью всего происходящего, исправить ошибки или что-то ещё. Мой отец очень... осторожен в том, кто знает наш секрет.
— И теперь я знаю твой секрет, — сказал Ной, и в его голосе слышалось опасение.
Адам схватил Ноя за руку.
— Я никому не позволю причинить тебе вред. Особенно моей семье. Если дело до этого
Ной скомкал обёртку и бросил её под ноги.
— Так вот кто ты? Объект исследования?
— Папа никогда бы так не сказал. Он смотрит на каждого из нас как на своё... творение. Он думает, что сделал из нас полезных членов общества. В то время как доктор Шепард хотела изучать психопатов, чтобы лучше понять своего сына и как не дать ему стать опасным, отец хотел, чтобы мы использовали эту опасность, направляя её на нужную цель. Но для этого мы должны уметь плавно переходить от того, кто мы есть, к тому, кем нас воспринимает мир. Его деньги позволяют нам действовать как два человека.
— Он усыновил всех вас, чтобы превратить в оружие? — спросил Ной, скорее с любопытством, чем с беспокойством.
— «Выглядеть как цветок, но быть змеёй под ним», — процитировал Адам. Когда Ной нахмурился, Адам пояснил. — Шекспир. Точнее, Макбет. Чтобы исправить ошибки системы правосудия, мы должны выглядеть невинными для всего мира.
— Поэтому у тебя татуировка в виде змеи?
— У всех нас есть. Даже у моего яйцеголового брата Аттикуса. Отец заставил каждого из нас сделать её после первого убийства, чтобы мы никогда не забывали о своём предназначении.
— Тебя это беспокоит? То, что твой отец так о тебе думает?
Адам покачал головой.
— Нет. Отец любит нас. Он гордится своими творениями. Папа называет нас произведениями искусства. Он вылепил из каждого из нас убийц. Он действительно верит, что мы не изъян в генетической структуре общества, а неизбежное зло. Мы можем делать то, что не могут другие. Если уж на то пошло, я иногда думаю, не беспокоит ли это его. То, что он нашёл нас, спас, воспитал и обучил, полюбил... а мы никогда не сможем полюбить его в ответ. Не так, как он любит нас.
— Ты совсем не чувствуешь любви? — спросил Ной.
Адам посмотрел на напряжённое выражение лица Ноя.
— Не так, как другие. Я не так устроен. Иногда думаю, смог бы я оставаться собой, если бы у меня была способность сопереживать или чувствовать вину и раскаяние, но думаю, что отец прав. У меня и моих братьев своё место в обществе.
Ной замолчал, сложив руки на груди и уставившись в окно. Адам сказал что-то не то, сделал что-то не то, но он не знал что. Он заставил Ноя грустить. Может быть, просто прошлое Адама расстроило его, а может быть, мысль о том, что у Адама и его братьев не было нормального воспитания. Но и у Ноя тоже.
— Что я сделал? — спросил Адам.
Ной перевёл взгляд на него.
— Что? Ничего, — сказал Ной слишком быстро.
—
В глазах Ноя застыла печаль.
— Нет, я не лгу, — солгал он снова.
— Я не могу исправить то, что сделал, если не знаю, что сделал. Пожалуйста, просто скажи мне.
Ной открыл рот и закрыл его, шумно сглатывая, качая головой, словно борясь с самим собой.
— Ты никогда не сможешь полюбить меня, — промолвил он.
О. Это. Адам взял Ноя за руку.
— Я не знаю, что такое любовь. Не знаю, что такое сочувствие или чувство вины. Но я знаю точно: я хочу трахать тебя, спорить с тобой, бороться за тебя, мириться с тобой, целоваться с тобой и есть греческую еду голым с тобой. Этого достаточно?
Ной быстро моргнул, а затем отвёл взгляд.
— Да. Да, этого достаточно.
Адам всё ещё не мог избавиться от ощущения, что он сделал что-то не так, но дорога становилась всё более коварной. Двухполосная асфальтированная дорога, по которой они свернули с шоссе, перешла в грунтовую дорогу, которая вела к едва заметной грунтовой тропинке, представлявшей собой не более чем след, образованный протекторами шин, снова и снова прокладывающими один и тот же маршрут.
Адам был почти уверен, что они каким-то образом свернули не туда, когда ветви деревьев задевали бока отцовского «ровера». Затем они внезапно оказались на месте, хижина оказалась прямо перед ними, на пустоши посреди круга деревьев. Деревья росли на равномерном расстоянии, словно все они решили, что подходить слишком близко небезопасно, словно даже они знали, что это место — источник заразы.
— Хочешь пойти со мной? — спросил Адам.
Ной перевёл взгляд на него.
— Я должен. Должен знать. Там может быть что-то, что может опознать остальных.
Адам кивнул, но ему не понравилась внезапная скованность в поведении Ноя. Он вручил Ною пару перчаток, бегло осмотревшись на наличие камер; они вышли из машины и направились к входу, как будто имели право там находиться.
На входной двери было три замка. Зачем на домике в лесу два дополнительных замка? Адам и Ной обменялись взглядами и двинулись в обход хижины. Окна были зашторены. Что бы там ни происходило, они явно не хотели зрителей. Адам с Ноем проверили каждое окно на предмет точки проникновения, надеясь, что найдут хотя бы одно не запертое, но Гари явно был осторожным монстром. Адам подобрал камень и разбил стекло, пробрался внутрь и отстегнул защёлку, задвинул её и осторожно убрал осколки.
Адам вошёл первым. Запах ударил его, словно кулак, заставив поморщиться. Пот, выпивка и никотин. Даже при минимальном освещении Адам смог разглядеть, что это была своего рода спальня. Он помог Ною войти внутрь, затем прижал палец к губам, напоминая ему, чтобы тот вёл себя тихо и прислушался. Хотя вокруг итак царила тишина. Адам подошёл к стене и нажал на выключатель.
Грязное одеяло лежало на голом матрасе, сдвинутом перед деревянным изголовьем с глубокими царапинами. На кривой прикроватной тумбочке стояла пепельница, а в комоде не хватало двух ящиков. Кто-то взял зеркало и поставил его на стул под углом к кровати.