Безумием мнимым безумие мира обличившие
Шрифт:
Как-то ей довелось приехать на престольный праздник в поселок Сусанино, который находится недалеко от пригорода Санкт-Петербурга — Павловска. Служба в Сусани иском храме в честь Казанской иконы Божией Матери так тронула ее сердце, что она с 1983 года поселилась в Сусанино, где Лукия Ивановна купила дом. Там она прожила почти 20 лет. Туда к ней за духовным советом приезжало множество людей.
Разговаривая с человеком, старица обычно спрашивала: «Где ты живешь?», и ждала, чтобы он назвал улицу, район города и даже номер дома. Она как бы всматривалась в то духовное пространство, которое открывалось ей, и писала пальчиком по ладошке. Любушка, как и блаженная Ксения, отгоняла от Санкт-Петербурга грозящие ему стихийные бедствия. Если старице было тяжело после общения с тем или иным человеком, особо отягощенным страстями, то она сразу спешила в храм, даже в неурочное время и требовала,
Каждую Литургию Любушка причащалась Святых Христовых Таин, в храм всегда приходила заранее, лобызала все иконы.
Присутствовать на молитве вместе с Любушкой было до слез умилительно. Она брала принесенный ей хлеб, откусывала от него кусочки и, плача, по-детски простыми словами молилась за приносящих. Потом остатки этого хлеба она брала с собой и кормила им птиц в ограде храма. Молитвы она совершала и ночью и почти не спала, чаще всего ночами сидела, укутавшись в одеяло.
В начале девяностых годов Любушка вдруг стала просить Лукию Ивановну: «Люся, поехали к тебе на родину жить». А родом Лукия Ивановна была с Вологодчины. С покупкой дома долго не получалось. Не раз Любушка говорила Лукии Ивановне, что «умрет у Казанской», что «ее убьют мужики»…
В 1995–1996 годах старица оставила свой домик в Сусанине и около года подвизалась в Николо-Шартомском монастыре Ивановской области, откуда в конце января 1997 года переехала в Казанский женский монастырь в Вышнем Волочке. По прибытии в монастырь она сказала: «Вот и приехала я домой».
С лета 1997 года Любушка начала болеть. Ей в Твери сделали сложную операцию, на которую она не давала согласия (Любушка вообще никогда не обращалась к врачам). В Казанском монастыре неожиданно ей стало хуже. Сбылось ее предсказание о том, что «ее убьют мужики». Причащали Любушку каждый день. Последние ее земные дни проходили без близких, ставших ей родными в Сусанино, людей. Она умерла, действительно, как странница.
Игумения Казанского монастыря так описывает последние минуты жизни блаженной:
«За сутки до смерти в 22 часа Любушка попросила еще раз причастить ее и этим дала понять, что скоро умрет Все сестры и близкие ее чада, которые были в это время в монастыре, начали подходить и прощаться с ней. Она у всех просила прощения и молилась за нас. На второй день, 11 сентября, вдень Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, после Божественной Литургии в 11 часов ее причастили. До последней минуты она была в сознании и молилась. За полчаса до смерти лицо ее начало просветляться. Видя ее последние минуты жизни на земле, мне было неловко за свою нерадивую жизнь и за то, что в келии никого не было и я одна вижу блаженную кончину великой угодницы Божией. Я начала читать канон на исход души, затем три раза Любушка тихонько вздохнула и предала свою праведную душу Господу. Сразу же на ее лице запечатлелась блаженная улыбка. Она еще при жизни говорила, что Сама Матерь Божия Казанская придет за ней».
Похоронили блаженную старицу Любовь 13 сентября 1997 года, в субботу, возле Казанского собора Вышневолоцкого монастыря с правой стороны от алтаря.
В настоящее время над могилой блаженной сооружена красивая часовня.
Жития напечатаны по благословению
о. Геннадия Беловолова
10
Жизнеописания печатаются по книге «Блаженные старицы Дивеевского монастыря» М., 2003.
ПЕЛАГЕЯ ИВАНОВНА
Пелагея Ивановна родилась в октябре 1809 года в городе Арзамасе в семье купца Ивана Ивановича Сурина и супруги его Прасковьи Ивановны, урожденной Бебешевой. Отец ее Иван Иванович жил довольно богато, имел свой кожевенный завод и был человек умный, добрый и благочестивый. В семействе у него, кроме супруги, было два сына, Андрей и Иоанн, и дочь Пелагея. Промысл Божий устроил так, что вскоре он умер, оставив жену свою и трех малолетних детей сиротами. Впрочем, Прасковья Ивановна вскоре вышла за второго мужа, купца Алексея Никитича Королева, тоже вдовца, у которого от первой жены осталось шесть человек детей.
Алексей Никитич Королев был человек суровый и строгий, и дети его от первой его жены не любили детей Прасковьи Ивановны, поэтому жизнь их в доме отчима, особенно жизнь маленькой девочки Пелагеи, не могла быть покойна и радостна. Неудивительно после этого, что в девочке очень рано зародилось желание уйти от такого сурового отчима и никогда не вступать в среду таких семейных уз. А это желание совершенно согласовалось с премудрыми планами Промысла Божия. Рано и Господь начал призывать ее к трудному и необыкновенному подвигу.
По рассказам матери ее, «с малолетнего еще возраста с дочкой ее Пелагеей приключилось что-то странное: будто заболела девочка и, пролежав целые сутки в постели, встала непохожей сама на себя. Из столь умного ребенка вдруг сделалась она какой-то точно глупенькою. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничто не помогало. Так и бросили». Нельзя из этого рассказа матери не видеть, что Пелагея Ивановна с самых ранних лет обнаруживала в себе необыкновенное терпение и твердую волю.
Господь, очевидно, призывал свою избранницу к одинокой и притом необычайной жизни; это предчувствовала и сама Пелагея Ивановна, но матери не того хотелось.
Пелагея Ивановна выросла девицей высокой, стройной, крепкой и красивой, и мать, глядя на нее, думала, что при таких ее физических достоинствах найдутся ей приличные женихи, пусть и небогатые, которые не посмотрят на странности ее. А самой Пелагее Ивановне крайне не хотелось выходить замуж; какой-то внутренний голос звал ее на иной путь. «Выросла Палага, — говорила впоследствии сама о себе Пелагея Ивановна бывшей в монастыре ходившей за ней старице Анне Герасимовне, — и как всегда водится, лишь только ей минуло 16 лет, мать постаралась поскорее пристроить дурочку-то — выдать в замужество». Вот по старинному обычаю пришел к ней на смотрины невесты со своей крестной матерью один мещанин г. Арзамаса, Сергей Васильевич Серебреников — человек молодой, но бедный и сирота, служивший приказчиком у купца Николая Ивановича Попова. По обыкновению сели за чай и привели невесту — Пелагею Ивановну, наряженную в богатое платье. Пелагея Ивановна, как сама после рассказывала той же Анне Герасимовне, не имея ни малейшего желания выходить замуж, дабы оттолкнуть от себя жениха, взяв свою чашку, стала дурить: отхлебнет чаю из чашки да нарочно ложкой польет на каждый узорный цветок на платье, польет да и пальцем размажет. Видит мать, что дело плохо, — заметят, что дурочка, да, пожалуй, и замуж не возьмут; самой остановить нельзя, еще будет заметнее, вот и научает она работницу: «Станешь, мол, чашку-то подавать, незаметно ущипни ты дуру-то, чтоб она не дурила». Работница, радевшая хозяйке, поспешила в точности исполнить данное ей приказание, а Пелагея Ивановна, лишь прикрывавшая себя своим напускным дурачеством, все это хорошо видела и понимала, да и выдала мать-то свою. «Что это, — говорит, — маменька? Или уже вам больно жалко цветочков-то? Ведь не райские это цветы». Все это заметила крестная мать жениха и, уходя, говорит ему: «Не бери, Сергей Васильевич; это не дело, что она богата. Ведь и вправду все говорят, что она глупая». «Нет, маменька крестная, — отвечает жених, — она вовсе не глупая, а только некому было учить ее, вот она и такая. Что же, я сам буду учить ее».
Пелагея-то Ивановна чрезвычайно полюбилась ему; и что она ни выделывала, дабы отклонить от себя этот нежелательный ей брак, никак не могла отделаться от него, и в 1828 году, 23 мая, едва ей минуло семнадцать лет, была она выдана замуж за этого самого Сергея Васильевича Серебреникова, и брак был совершен.
Замужней уже женщиной вместе с мужем своим и с матерью ездила Пелагея Ивановна в Саровскую пустынь к подвизавшемуся тогда в ней и всем известному святостью жизни своей и даром прозорливости отцу Серафиму. Старец Божий хорошо принял их, и, благословив мужа и мать, отпустил их в гостиницу, а Пелагею Ивановну ввел в свою келью и долго-долго беседовал с нею. О чем они беседовали, это осталось тайной.