Безумная
Шрифт:
Сидит на кухонном столе, на котором долбанная Катерина готовит вечерами ужины отцу, с широко раздвинутыми ногами; капроновые колготки трещат на промежности, образуют неровный круг, будто их распарывают циркулем. Геометрия секса.
«А мог бы отыметь через капроновый презерватив», — думается Владе, когда член Мирона с усилием проталкивается в её влагалище.
***
— Безумная, ты сама не своя, — говорит химик, дыша через раз.
Лёгкая гардина касается оголённого плеча Влады, и она вздрагивает.
Не
— Ты же знаешь, что можешь помочь мне, — она цепляет его, уязвимого, за рукав свитера.
— Если это касается моей дочери, то не могу, — отступает от ученицы на несколько шагов назад, упирается в столешницу руками. — Лучше забудь о Никонове и займись подготовкой к ЕГЭ.
— Я, пожалуй, больше не приду, — стаскивает юбку с живота к выпирающим тазобедренным косточкам и поправляет колготки, — можешь ставить мне тройки, — шипит.
— Ты дура, Александрова.
Кухонный аквариум слишком мал для двоих.
***
Стылая гниль поднимается паром с земли, крутится кольцами в воздухе и заползает в ноздри.
Влада сидит на вертящемся стульчике в парикмахерской советского типа с панорамными окнами и открытыми нараспашку дверьми, служащими системой кондиционирования. Влада просит выбрить виски и покрасить её в «я-почти-Катерина» – так, чтобы блонд расползся по её тёмным прядям медовой акацией.
Результат на выходе ей нравится больше, чем парикмахерам.
Но кого это волнует, ровным счётом?
***
— Убить тебя, суку, мало, — брат довольно краток и резок.
Накручивает на палец светлые пряди сестры, фиксирует и притягивает к себе. Погодя перехватывает её руки, закатывает рукава водолазки и придирчиво рассматривает вены на сгибе локтей. Над ветвистыми рогами оленя всё чисто, ни единого намёка на наркотические уколы.
— Твои поступки крайне странны, — рецензирует парень. — Если что-то ещё такое выкинешь со своими волосами, сбрею нахер, — а теперь угрожает.
— Волосы — не зубы, отрастут.
— Тебе, кстати, твой дружок звонил.
Это больше, чем маленькая незаметная смерть. Это авиакатастрофа в плотной вязке её мембран.
***
— Владик, тут такое дело. Я люблю её…
***
Рыдает сукой в школьном туалете, вгрызаясь зубами в запястную кость. Пальцы дрожат и роняют сигарету за сигаретой на мокрый пол; ещё одна сигарета в бездну, и она сама выпишет себе сильнодействующие успокоительные.
Тут такое дело. Я люблю её.
Тут такое дело. Я люблю.
Тут такое дело.
— Ты совсем расклеилась, Александрова, — голос Мирона Дмитриевича касается её безобразно бритых висков, ладони скользят по изогнутой спине, слегка приобнимают,
— Ты больше никогда не придёшь, помнишь?
— Помню, — утыкается сопливым носом ему в рубашку.
— Ладно, безумная. Но только потому, что завтра ноябрь.
И вправду, завтра ноябрь; и на улице нет больше той осени из стружек апельсиновой цедры.
========== Часть IV. ==========
Ей так уютно в квартире Мирона, будто её накрывает пенный шлейф тёплого Восточно-Сибирского моря. Так не должно быть, потому что море самое холодное в мире, а она самая хреновая на свете. Это всего лишь необъяснимый приступ нежности к себе в последний вечер октября.
Они сидят на террасе, укутавшись с головой в тяжёлые пуховые одеяла, и пьют вино; водку в этом доме не держат, дети и всё такое. Весь затухающий город можно уместить в одну ладонь, а огни с фонарных столбов сорвать, как облепиху, и расфасовать по карманам.
Мирон Дмитриевич читает какие-то отрывки из Довлатова, а Влада набивает рот слепленной в «одноместные» ульи сахарной ватой. Влада варит глинтвейн в глубокой кастрюле (чтобы на весь ноябрь), а Мирон Дмитриевич рассказывает о психотипе Тайлера Дёрдена*.
Они пьяные, смеются без всякой устали.
И вроде надо быть счастливой, ловить момент, но нихуя.
Такое бывает только в фильмах и у любимых на «всю голову». А они и не в фильме, и не любимые.
— А где мать Катерины?
Стоило ли сейчас об этом?
Мирон сердито хмурит брови, но отвечает:
— Где-то в чужой постели.
— Это была любовь?
— Отчасти.
— Запчасти.
— Любовь продлилась до тех пор, пока я в семнадцать лет не остался один с младенцем на руках. Она только успела дать ей имя. Катерина…
Только сейчас, в притухшем свете кухонной люстры, Влада замечает напряжённые линии неглубоких морщин на лбу учителя и сжатые в натянутую полоску губы. И вправду не вовремя. Совсем.
Он подливает ей ещё вина. Мол, не будем об этом. Наполняет бокал до краёв. Она бросает в затемпературевшее вино два кубика льда, и оно выходит из алкогольных берегов.
***
Холл захвачен зеркалами. Все признаки балетной студии на лицо (на квартирное лицо).
И Влады слишком много в этих зеркалах. Она проваливается внутрь них. Мирон вдавливает её в эти стеклянные матрацы своим крепким тридцатичетырёхлетним телом. Он в ней. Резкие толчки внутри прошибают в пот. Это так почти по-семейному. В животе бабочки из жёсткого картона крыльями разрывают солнечное сплетение. С чего это ей так чувствительно и травмоопасно? Глупость.
Щелчок в замочной скважине.