Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий
Шрифт:
БАЛЬМОНТ КОНСТАНТИН ДМИТРИЕВИЧ (1867–1942), русский поэт и переводчик; один из ранних представителей русского символизма. Эмигрировал в 1920 г.
«Я — изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты — предтечи…» К.Д. Бальмонт
Наследственность
[Прадед] «…херсонский помещик, носил фамилию Баламут. Баламут позднее каким-то образом трансформировался в Бальмонта». (Безелянский, 1998, с. 260.)
«Бальмонт сам пишет о себе… что всю свою психопатическую конституцию он унаследовал от своей матери». (Сегалин, 1925а, с. 75.)
[Старший брат] «…очень увлекался философией и умер 23-х лет в помешательстве (религиозная мания)». (Бальмонт, 1904,
[Старший брат] «умер в юных годах от душевной болезни (раннего слабоумия)». (Андреева-Бальмонт, 1996, с. 299.)
[Сын Николай] «…неожиданно для всех сделался острый приступ психоза. Он довольно быстро прошел…» (Там же, с. 415.)
Общая характеристика личности
«Зачем Ты даровал мне душу неземную
И приковал меня к земле?»
К. Д. Бальмонт,
«Осенью 1888 года Бальмонт снова определился в Московский университет, но и на сей раз не удержался в нем: через несколько месяцев вышел — “по причине нервного расстройства”… Семейная жизнь сложилась неудачно… Жена оказалась натурой неврастенической, изводила Бальмонта ревностью, и, кажется, именно она приохотила его к вину… Семейные неурядицы с их “мучительными сценами”, неустроенность в жизни и неуверенность в будущем привели к тому, что утром 13 марта 1890 года, только что, ночью, прочитав “Крейцерову сонату” Толстого (последняя новинка, ходившая по рукам в списках), он решил покончить расчеты с жизнью: выбросился из окна третьего этажа на мощеный булыжником двор и изувечился столь основательно, что на целый год оказался прикованным к постели. Происшествию этому Бальмонт придавал значение провиденциальное: дыхание смерти, дескать, пробудило в нем “творческую мечту”… Репутация “стихийного гения” обязывала. Отсюда — все “странные поступки” и “безумия” Бальмонта, подсказанные примерами Эдгара По, Бодлера, Верлена и долженствующие имитировать “сверхчеловеческий образ жизни”. Бывало, что благодаря душевной неуравновешенности Бальмонта такого рода выходки оборачивались трагически». (Орлов, 1969, с. 7–8, 18–19.)
«Бальмонт не выносил алкоголя ни в каком виде, ни в каком количестве. Это была его болезнь, его проклятие. Вино действовало на него как яд. Одна рюмка водки, например, могла его изменить до неузнаваемости. Вино вызывало в нем припадки безумия, искажало его лицо, обращало в зверя его, обычно такого тихого, кроткого, деликатного. Эти мгновенные его превращения ужасали не одну меня, а всех, кто при них присутствовал… Я обращалась ко многим врачам, невропатологам, психиатрам. Доктор Россолимо, с которым Бальмонт дружил, так же как (через несколько лет) и психиатр Ф. Рыбаков, объясняли состояние Бальмонта наследственным алкоголизмом… Оба врача предлагали лечение внушением, гипнозом, которое они применяли к Бальмонту безрезультатно… Его опьянение совсем не походило на опьянение других людей. Оно больше было похоже на безумие… Крепкие вина, водка, абсент мгновенно лишали его рассудка. Но никакой сорт, никакое количество выпитого вина не сваливало его с ног. Напротив, чем крепче было вино, тем сильнее оно возбуждало и вызывало его на активность. Он не мог сидеть, тем более лежать, ему необходимо было двигаться. И он ходил день и ночь напролет, когда был в таком состоянии возбуждения… Когда опьянение кончалось и Бальмонт приходил в себя — обыкновенно на другой день, он абсолютно ничего не помнил, что с ним было, где он был, что делал». (Андреева-Бальмонт, 1996, с. 377–381.)
[1905 г.] «Надо при этом прибавить, что сам Бальмонт на всех наводил страх: он почти всегда был сильно пьян, а иногда напивался и до чего-то безобразного… Бальмонт никогда не бывал естественным, он никогда не раскрывался, не откровенничал, не пытался входить в душевный контакт с кем бы то ни было». (Бенуа, 1993, т. 2, с. 426.)
«К. Бальмонт вообще любил мистификацию, необычные поступки, нарочито пренебрегал условностями, что провоцировало появление многочисленных сплетен, анекдотов, таинственных историй. Театральность, эпатаж часто служили ему дурную службу… (…выбросился из окна, но не разбился насмерть, а только изуродовал себя — хромота осталась на всю жизнь). Год лечения и лежания в постели способствовал “небывалому расцвету умственного возбуждения и жизнерадостности”… В 1932 г. у Бальмонта появились первые признаки душевного заболевания». (Стахова, 1993, с. 43–44, 48.)
«Будем как солнце! И диск восходящий / Брызнул лучами на весь горизонт… / Вечер настал. И сквозь дождь моросящий / Тусклым пятном догорает Бальмонт». (Эпиграмма В.Я. Брюсова, 1916.)
«В 1932 году его постигла последняя д непоправимая беда — первые признаки дущевной болезни. Началась “десятилетняя агония”, безотрадные скитания по больницам и убежищам, обиды и притеснения, настоящая нищета, полное забвение… Сам поэт — развалина, “кожа да кости”, страдает “психоистерией”, постепенно переходящей в прямое затмение рассудка». (Орлов, 1969, с. 40.)
«1935-й, совпавший с пятидесятилетием литературной деятельности Бальмонта, — год тяжелого кризиса: переутомление, вызванное тяжелой работой над переводом поэмы Руставели, депрессия, алкоголь разрушали душу и тело… Он еще нашел силы продолжить работу после выхода из психиатрической лечебницы, сесть за письменный стол… В 1937-м голос поэта окончательно умолк — не получались даже письма…» (Гарин, 1999, с. 476–477.)
«До того, как у поэта начала прогрессировать душевная болезнь (примерно с 1937 г.), он создал много завершенных по форме стихов… переводил не менее чем с тридцати языков». (Шумихин, 1990, с. 712.)
«До 1936 г. он жил в убежище “Русский дом”, устроенном для нуждающихся эмигрантов матерью Марией (Е.Ю. Кузьминой-Караваевой21) в местечке Нуазиле-Гран. Болезнь быстро прогрессировала, поэт подолгу лечился в клинике, и в творческом отношении 1937–1942 гг. были практически бесплодными». (Стахова, 1993, с. 48.)
Особенности творчества
«И, подтверждая мистику метемпсихоза, щедрая на природные богатства русская земля дала-таки своего, сумевшего стать мировой величиной воцре-ки всему — глухомани, в которой родился, времени и пространству, культурной традиции, вопреки безжалостной травле…» (Гарин, 1999, с. 430–431.)
«В работе Константина Дмитриевича меня поразило то, что он почти не делал помарок в своих рукописях. Стихи в десятки строк, по-видимому, складывались у него в голове совершенно законченными и разом заносились им в рукопись… Почерк у него был выдержанный, четкий и красивый. При необычайной нервности Константина Дмитриевича почерк его не отражал, однако, на себе никаких перемен в его настроениях». (Сабашников, 1995, с. 241.)
«Рождается внезапная строка, / За ней встает немедленно другая, / Мелькает третья ей издалека, / Четвертая смеется набегая. / И пятая, и после, и потом, / Откуда, сколько, я и сам не знаю, / Но я не размышляю над стихом, / И право — никогда не сочиняю». (Бальмонт, 1906.)
«В Бальмонте жило что-то лотреамо-новское22: шаманская техника автоматического письма, словесная опьяненность, маниакальная судорожность боли, бессознательность звуковых соответствий льющейся горькой правды. Говорят, он часто писал беспрерывно, еле успевая записывать возникающие стихи, просыпался с готовыми шедеврами, писал только набело, никогда не возвращаясь к написанному и ничего не исправляя… Гумилев23так и говорит: “Бальмонт? — Загадка. Вакханалия. Неровность. Шедевры, перемежаемые подделками”… Человек, написавший одно из лучших стихотворений в русской поэзии — “Будем, как солнце”, — кончил самым трагическим для поэта образом: отрывом от почвы, забвением, холодом и голодом, ущербностью, безумием. Никогда еще родина не мстила своим гениям столь беспощадно и злобно». (Гарин, 1992. т. 2, с. 193. 197.)