Безумный роман
Шрифт:
Джош посмотрел на нее и приподнял бровь, но ничего не сказал.
— Это из шоу «Фильмы ужасов Рокки», — быстро объяснила я, переворачивая первую порцию панкейков. — Любимое шоу моей двоюродной бабушки Герти.
— Я знаю, — сказал он, чем удивил меня.
— Правда?
Он бросил на меня взгляд.
— Ты ведь знаешь мою сестру? Думаешь, в Линкольне, штат Небраска, она не пыталась затащить меня на полуночный показ, причем неоднократно?
— Ты когда-нибудь ходил туда? — спросила я, наливая себе в чашку кофе и пытаясь представить
— Я имею право хранить молчание, — сказал он, и, сделав глоток, начал осматривать комнату. — Это твои двоюродные бабушки? — спросил он, показывая на фотографию, которую я прилепила к холодильнику.
— Угу.
Я вытащила ее из-под магнита и протянула ему.
— Они любили театр.
Я наполнила две тарелки и передала ему.
— Они были моими героинями.
Он посмотрел на стопку панкейков и приподнял брови.
— Ты приготовила для меня панкейки со счастливой рожицей, — заметил он.
— А есть какие-нибудь другие? — спросила я, посмотрев с улыбкой на свое творение. Они всегда подбадривали меня, и один лишь взгляд на них напоминал мне воскресное утро с моими бабушками. — Это панкейки Герти для улучшения настроения.
— Похоже, у тебя с бабушками было много общего, — заметил он.
Я посмотрела на их фотографию, счастливые улыбающиеся лица.
— Надеюсь. Они вдохновили меня. Моя бабушка Герти познакомила меня с некоторыми из моих любимых постановщиков, такими как Джордж Кьюкор, Саймон Кэллоу и Джон Уотерс. Все люди, на которых в детстве я хотела быть похожей.
— Полностью? — спросил он, и мне потребовалась минута, чтобы понять, о чем он говорит. Потому что у всех перечисленных мною постановщиков было что-то общее, кроме профессии.
— О. Ну, не совсем полностью…
Я покраснела.
— Не то что бы быть геем или лесбиянкой плохо, если бы я была такой ориентации, но нет. Иногда я даже думаю, что было бы проще, но я не родилась такой, и, хотя однажды в средней школе Джоанна учила меня целоваться, из этого ничего не вышло. И я не думаю, что это можно квалифицировать как эксперимент... — я замолчала, поняв, что Джош застыл с вилкой на полпути ко рту.
— Что-то не так с панкейками?
Скорее всего, что-то было не так с моим ртом, который, казалось, болтал и болтал, когда я чувствовала себя неловко.
— Нет, — сказал он, выглядя немного ошеломленным. — Мой мозг просто на мгновение перемкнуло, — он отложил вилку. — Ты сказала, Джоанна учила тебя целоваться?
— Ну, что-то вроде того, но...
Он поднял руку.
— Мне просто нужно время представить эту картинку.
Я закатила глаза.
— Я использовала подушку. Это был не практический урок, — сказала я ему, тут же поморщившись от своего выбора слов.
Но Джош рассмеялся.
Настоящий смех. Который, казалось, застал его врасплох.
— Ух ты, — сказала я, это слово сорвалось с моих губ, как вздох.
Он посмотрел на меня, смех все еще отражался в его
— У тебя приятный смех, — сказала я ему. — И красивая улыбка.
Потому что это было правдой. И потому что до сих пор я видела ее только издали. Тогда она меня ослепила. Теперь у меня почти перехватило дыхание.
— Спасибо, — ответил он, но улыбка уже начала гаснуть.
— Она очень зубастая, — сказала я ему, отчаянно пытаясь вернуть ее.
— Зубастая?
— Да, как у... — я задумалась. — Как у крокодила.
Джош уставился на меня.
— Крокодил.
Он, кажется, обдумывал это некоторое время.
— У крокодилов бывают красивые улыбки?
Он откусил еще кусочек панкейка и специально сверкнул зубами.
— Думаю, не нужно доверять крокодилам.
— Ты не должен улыбаться крокодилу, — поправила я (прим. отсылка на детскую песенку «Never Smile At A Crocodile»).
— И все же ты продолжаешь улыбаться мне, — сказал Джош.
Казалось, в кухне стало немного теплее.
— Ничего не могу поделать с этим.
— Ничего?
Карие глаза Джоша имели насыщенный и темный цвет, как шоколад. А мне всегда было сложно противиться шоколаду.
Я облизнула губы.
— Я всем улыбаюсь, — мой голос прозвучал немного хрипло.
— Я заметил, — сказал он, и на этот раз его улыбка была совсем не зубастой. Она была почти порочной.
От вожделения, сильного и всепоглощающего, у меня перехватило дыхание. Если Джош был великолепен, когда счастлив, то прямо сейчас, когда смотрел на меня так, словно пытался разглядеть, что под моим комбинезоном, он был неотразим. И я подумала, что могла бы позволить ему посмотреть.
О нет. Это нехорошо.
Я снискала себе плохую славу тем, что плохо разбиралась в том, чего хотят мужчины. Было слишком много случаев, когда я проецировала на них свой собственный интерес, свое собственное влечение и совершенно, неверно истолковывала что-то невинное и дружелюбное.
Джош — бывший питчер младшей лиги. Он высокий, сильный и сексуальный. Нью-Йорк полон женщин, которые могли бы привлечь его внимание. Красивых женщин с совершенными волосами, большими сиськами и опытом в создании всех своих воплощающихся в реальность сексуальных фантазий. Я же, ради всего святого, плоскогрудая театральная ботаничка, которая носит комбинезон! Я стимулирую ум мужчины, а не какую-то другую его часть.
А неверно истолковывать намерения парня достаточно неловко, когда это кто-то, кого я могу никогда больше не увидеть. Броситься на брата Элли было бы ошибкой, с которой мне, возможно, придется сталкиваться регулярно.
Я быстро отодвинулась от стола.
— Ты все? — спросила я, выдавив из себя приятную улыбку.
Джош моргнул, и та улыбка, что изогнула уголки его губ, быстро исчезла. Он протянул мне свою пустую тарелку, у него снова было каменное лицо.
«Проклятие».