Безупречный враг. Дилогия
Шрифт:
— Здесь тощая? — задумчиво уточнил князь, наверняка проверяя на ощупь указанное. — Ну не знаю… Это как посмотреть. Хотя на тебя, Нат, как ни смотри, всегда приятно. Я привез тебе жемчуг из Дильша. Вот сюда он прекрасно уляжется. Черный, самый модный в этом году. Длинная нитка, вот как она пойдет…
Лидия тяжело вздохнула и беззвучно прикрыла дверь своих покоев. Примерно так заканчивается каждый разговор отца с мачехой. Точнее, переходит от содержательной беседы к охам, ахам и хихиканью. В первый год, когда темноволосая фигуристая Натэлла появилась в замке, княжна ненавидела ее отчаянно, до пустого мечтания выискать ловких злодеев да попросить прибить гадчайшую выскочку. Натэлла была виновна во всем худшем и не заслуживала прощения. Счета к ней все росли. И как не
Конечно, самым непростительным грехом мачехи было внимание к ней отца. Теплое, ласковое и уделяемое совершенно чужой женщине. Нелепой и неприличной торговке, вопиюще необразованной, с торопливым, совсем не столичным выговором и чудовищным неумением строить фразы, с глупым стремлением «блистать», как точно определил Лев эту постоянную тягу к роскоши и личной значимости…
За зиму Лидия через брата вызнала немало подробностей о том, кого именно впустил в свой замок князь Тэль-Дарг. Натэлла Лим сама была непризнанной дочерью договора весьма влиятельного владельца имения на юге Дэлькоста. Ни титула, ни иных привилегий она от родителей не получила: отец Натэллы предпочел расторгнуть договор, оплатив своей временной жене, согласно бумагам, оговоренную сумму. Как женщина воспитывала дочь, никому не известно. Однако шесть лет назад Натэлла приехала в Даргмир по делам. Она представляла интересы обладателя княжеской крови, не пожелавшего лично вникать в низкие и грязные торговые обстоятельства. И это при том, что в отсрочке по весьма крупному долгу наниматель госпожи Лим нуждался отчаянно. Отсрочку он, кстати, получил: женщина умудрилась прорваться к самому князю и убедить его светлость в серьезности совершенно нелепых отговорок разоренного вельможи. Как полагала Лидия, ее отец, Михль Оттор Тэль-Дарг, сразу разобрался, насколько приятно смотреть на крикливую румяную девицу, совсем не тощую именно там, где и было только что указано и проверено. Подобные проверки проходили регулярно и с неизменным, кстати, успехом…
Лидия с отвращением изучила развешенные в ряд платья, по большей части слишком пышные и до омерзения розовые. Ну как ужиться в одном замке с этой Натэллой? Чудовищно упрямой выскочкой, полагающей, что она одна и знает, вопреки своей дикости и грубости, как следует одеваться, вести себя и вообще жить.
— Понять бы, когда она лжет мне, а когда — себе самой. И что больше ценит, папу или его титул, — шепотом пожаловалась княжна старому портрету бабушки. — Иногда мне кажется, она правда любит отца. Если разобраться: шесть лет назад он был совсем плох. И никого не желал слушать. Даже меня.
Молодая беззаботная госпожа на портрете, весьма похожая лицом на нынешнюю Лидию, само собой, не отозвалась. От нее этого и не ждали: пусть всего лишь слушает и молчит. Госпожа Натэлла молчать совершенно не умеет. Может, в этом и кроется причина непрекращающейся вражды между мачехой и падчерицей. Как можно выдержать воспитание, нудное и непрерывное, если оно направлено на тебя со стороны совершенно невоспитанной особы? Два года назад Натэлла советовала гостям «ложить шляпку на стол». Год назад избранница князя твердила: «Тебе надоть улыбаться». Хоть эти ошибки, ошеломляющие достойных гостей, исправлены, уже облегчение. Лидия еще раз изучила платья и с сомнением погладила ткань ближнего наряда.
Шесть лет назад отец не пил грог. Зато все прочее, особенно крепкое, после смерти жены не обходил вниманием — увы, слишком часто… А погреба в замке Тэль-Даргов подобны пещерному городу, им нет конца. Говорят, где-то зарыт клад, а еще где-то — сама карта, на него указывающая. То и другое спьяну припрятал прадедушка. Сундучок с рубинами вряд ли так уж нужен богатому роду, но все же неприятно время от времени просыпаться от стука кирки и с облавой искать вороватых слуг, вздумавших присвоить прадедову пропажу. Отец шесть лет назад что только не искал в подвалах — от клада до фамильных привидений, во хмелю он все перечисленное
Княжеская охота каждую осень становилась темой обсуждения окрестных жителей. Ее боялись, как стихийного бедствия. Зимой его светлость с изумлением разбирал пухлые стопы челобитных. Неужели конями стоптали озимь? И два сарая пожгли дотла, а сам он старую пегую корову именовал вепрем и гнал саблей через весь луг, покуда не «отрубил ейный хвост и, намотавши на руку, унес, именуя трофеем»… В памяти ничего похожего не сохранилось.
— Марта! — позвала княжна горничную.
— Выбрали? — откликнулась та, проворно покидая гардеробную комнату, где развешивала и раскладывала привезенное. — Ох, госпожа, в этом году все наряды одинаковые у вас. Розовые да пышные. И хорошо, вам к лицу.
— Хоть ты помолчи, — поморщилась Лидия.
— Мы и молчать можем, нам рот заткнуть проще легкого, — затараторила горничная, ловко расшнуровывая дорожное платье. — А только я в замке пятнадцать лет состою. Ваша матушка любила розовый. Старая ключница Параня говаривала, и бабушка ваша розовый уважала. Вы же светленькая, вы в нем ровно цветочек. Оборочки тоже веселенькие.
— Я предпочитаю голубой, — вздохнула Лидия. — Тогда становится видно, что глаза у меня не серые, а синие.
— Глаза глазами, а в остальном — чисто утопленница, — не унялась горничная. — Натка-то, женка Князева, хоть и дурная баба, а в нарядах понимает. Сразу видно: она заказывала. Сейчас туточки расправим и здесь. Вон в зеркало гляньтеся: красотень!
— Красотень, — уныло вздохнула Лидия.
Смотреть не хотелось. Допустим, на сей раз мачеха права. Тем противнее признавать ее очередную победу. Нанизав положенное количество перстней и устроив на шее ожерелье, Лидия торопливо выбралась в коридор. Прикрыла дверь и чуть постояла, наслаждаясь кратковременной тишиной. Решительно вздохнула и пошла к лестнице.
Отец, спасибо ему, ничего про платье не сказал. Хотя по глазам видно: ему тоже понравилось. Зато мачеха не смолчала:
— Лидия, стой там. Нет, ну что творится! Я же не можу… не могу. Снизывай аметисты, сливаются они с тканью. Сколько раз сказано было: к этому платью только жемчуг. Все подобрано. Все разложено по ларцам. Марта, тебе за что жалованье платится? Где ейный новый жемчуг? А ну, тащи! Первый визит в городе, да еще с папой, нельзя абы как ехать. Мишенька, погоди, я быстренько. Помнишь, — голос уже снова ворковал и ластился, — ты дарил Лидушке колье? На именины. Вот под его платье пошито.
— С мелкими рубинами, — припомнил князь. — Лидушка, оно ведь и правда неплохое.
Княжна покорно кивнула. От желания куда-либо ехать, пусть даже к Дамюзам, не осталось и следа. Все кругом правы, все шумят и советуют. С Натэллой любой каприз заканчивается именно так. Она права, но вроде бы и не замечает победы. А ты кругом виновата… Хоть плачь!
В выбранном мачехой колье Лидия ощутила себя приговоренной к радости, и приговор обжалованию не подлежал… Натэлла гордо подбоченилась, смакуя очередную победу, как вино. Колье к платью шло, даже папа не промолчал. Мачеха хмыкнула и мстительно влепила веером по спине:
— Не сутулься. Плечи назад. Подбородок вверх. Во, уже не дохлая курица навроде, а человек с именем. Сама себе по щекам постучи, румянца-то нету. Или ущипни… Ага, теперь годится.
— Краса-авица, — восторженно пропел отец.
И спорить сделалось невозможно: протестовать без слез непосильно, а плакать на виду у торжествующей мачехи — тоже недопустимо.
Вечер скрасила новость: принц Мирош пока не прибыл и вряд ли его стоит вообще ждать. Княжна в пышном розовом платье, временно свободная от своего обязательного ухажера, пользовалась немалым успехом. И постепенно забывала свою недавнюю обиду, ведь балы не так уж плохи. И если глупый розовый цвет всем нравится, это даже хорошо. Можно танцевать, чувствуя себя действительно красивой и довольной. Можно быть румяной без хлопанья по щекам, можно искренне улыбаться даже под пристальным взглядом Натэллы, которая каждого мужчину в десяти шагах от падчерицы считает подлым развратником, присматривается к гостям и неприятно многообещающе щурится.