Безутешные
Шрифт:
У ограды я затормозил. Два ржавых воротных столба были целы, но сами ворота исчезли. Красный автомобиль продолжал удаляться, пока не скрылся из вида, а я миновал столбы и выехал на просторную лужайку. Посередине лужайки шла грунтовая дорожка, по которой мы некоторое время медленно тащились в гору. С вершины перед нами открылся прекрасный вид. По ту сторону холма лужайка ныряла в неглубокую долину, где красовалось внушительное здание в стиле французских замков. Позади, за лесом, садилось солнце, и даже с большого расстояния было ясно, что постройка обладает поблекшим очарованием, навевая мысли о неуклонном угасании какого-нибудь отрешенного от мирской суеты семейства землевладельцев.
Я включил малую скорость и осторожно стал спускаться с холма. В зеркало мне был виден Борис, который успел проснуться и теперь глазел по сторонам, хотя из-за высокой травы через боковые стекла едва ли можно было что-либо разглядеть.
Вблизи открылось большое пространство перед зданием, занятое припаркованными машинами. Завершив спуск, я направил автомобиль туда; число машин, похоже, приближалось к сотне, многие из них были до блеска отполированы ради торжественного случая. Я немного полавировал в поисках подходящего места и остановил машину вблизи осыпавшейся стены.
Я вышел из машины и потянулся. Вслед за мной из машины вышли и Софи с Борисом; Софи принялась наводить на Бориса красоту.
– Помни одно! – приговаривала она. – Ты – важнее их всех, вместе взятых. Это себе и повторяй. К тому же мы пробудем там совсем недолго.
Я собирался уже направиться к дому, но вдруг краем глаза уловил поблизости что-то необычное. Я обернулся и увидел в траве старый покореженный автомобиль. Прочие гости припарковали свои машины подальше от этой ржавой развалины, словно опасаясь заразы.
Я приблизился на несколько шагов. Старый автомобиль осел и со всех сторон зарос травой, так что если бы не солнце, игравшее на капоте, я бы его, пожалуй, и не заметил. Колеса отсутствовали, дверца у места водителя была сорвана с петель. Краска во многих местах облезла; повреждения, вероятно, попытался исправить маляр, но бросил работу на половине. Оба задних крыла были чужие, взятые с разных машин. Изучив эти приметы – и даже прежде того – я догадался, что передо мной остатки старого семейного автомобиля, который много лет водил мой отец.
Конечно, с тех пор, как я видел этот автомобиль в последний раз, утекло немало воды. Встретив его снова в таком удручающем состоянии, я мысленно вернулся к концу его службы нашей семье, когда он был уже так стар, что меня удивляло, почему родители его не выбросят. Позднее я стал изобретать разнообразные изощренные предлоги, чтобы в нем не ездить, поскольку боялся насмешек однокашников или учителей. Но так было только в самом конце. Многие годы я цеплялся за представление, что наш автомобиль, хоть он из дешевых, все же чем-то превосходит большинство прочих, встречавшихся на дороге, и именно по этой причине отец продолжает на нем ездить. Я помнил, как этот автомобиль стоял на подъездной аллее перед нашим скромным коттеджем в Вустершире, как сверкал его корпус и металлические детали и как я, преисполненный гордости, подолгу им любовался. Нередко, особенно по воскресеньям, я часами играл после полудня в машине и около нее. Иногда я приносил игрушки – даже, наверное, свою коллекцию пластмассовых солдатиков – и раскладывал их на заднем сиденье. Но чаще я развлекался воображаемыми приключениями: стрелял из пистолета через окошки автомобиля или садился за руль и участвовал в гонках. Часто из дома выходила моя мать и требовала, чтобы я перестал хлопать дверцами; она говорила, что этот звук сводит ее с ума, и грозила «содрать с меня шкуру», если я не уймусь. Я вновь увидел ее будто живую: вот она кричит, стоя в дверях коттеджа. Наш коттедж был маленький, но благодаря провинциальному местоположению его окружало пол-акра лужайки. Мимо наших ворот проходила дорога, которая вела к местной ферме, и дважды в день мальчишки грязными хворостинами гнали по ней стадо коров. Отец всегда оставлял машину на подъездной тропе, багажником к этой дорожке, и я часто отрывался от своих занятий, чтобы понаблюдать за коровами через заднее окошко.
То, что мы назвали «подъездной аллеей», представляло собой просто поросшую травой площадку сбоку Дома. Она не была забетонирована, и в пору сильных Дождей автомобиль утопал в глубокой луже, вследствие чего, по всей вероятности, усиленно ржавел, пока не дошел до своего нынешнего состояния. Однако в детстве я находил в дождливой погоде особый смак. Во-первых, во время дождя в машине было уютно как никогда, а во-вторых, мне нравилось на подходе к ней перепрыгивать через потоки жидкой грязи. Вначале родители не одобряли моих игр, поскольку я, по их словам, пачкал обивку, но через несколько лет, когда машина износилась, это перестало их заботить. Однако с хлопаньем дверок моя мать так и не свыклась. И это было очень досадно: ведь данной детали придавалось существенное значение в моих сценариях, где хлопок дверцы неизменно подчеркивал ключевые моменты, усиливая их драматизм. Ситуацию еще больше усложняло то, что иной раз моя мать неделями, а то и месяцами не вспоминала о дверце, из-за чего и я переставал видеть в ней причину раздора. Но затем, когда я по уши уходил в воображаемые приключения, она внезапно появлялась, крайне раздраженная, и вновь заявляла, что если я не уймусь, она «сдерет с меня шкуру». Случалось, эта угроза застигала меня в тот миг, когда дверца была распахнута, и я не знал, как поступить: оставить все как есть (быть может, на всю ночь) или же рискнуть и постараться тихо-тихо ее захлопнуть. Эта дилемма мучила меня неотступно, пока я продолжал игру, отравляя удовольствие.
– Что ты делаешь? – раздался сзади голос Софи, – Нам нужно идти.
Я понимал, что она обращается ко мне, но был так поглощен своей внезапной находкой, что ответил каким-то мне самому непонятным бормотанием.
– Что с тобой? Похоже, ты влюбился в эту штуковину.
Только тут я понял, что стою в позе, напоминающей объятие: прижал щеку к крыше машины и плавными круговыми движениями поглаживал ее изъеденную поверхность. Издав короткий смешок, я выпрямился и обернулся: Софи и Борис удивленно на меня взирали.
– Влюбился в эту штуковину? Ты, должно быть, шутишь. – Я вновь усмехнулся. – Это просто преступление – оставлять неубранным такой вот ржавый хлам.
Они продолжали есть меня глазами, и я крикнул:
– Отвратительная колымага! – И два-три раза сильно пнул машину. Это, казалось, удовлетворило их, и они отвернулись. Тем не менее Софи, хотя и торопила меня, все еще не закончила прихорашивать Бориса и теперь вновь принялась за его прическу.
Я опять обратился к машине: во мне росло опасение, что я повредил ее, когда пинал ногой. Более тщательный осмотр показал, что я всего лишь сбил несколько ржавых чешуек, однако мне стало стыдно за свое бессердечие. Ступая по траве, я обошел машину кругом и заглянул в окошко у заднего сиденья. В стекло, наверное, попал когда-то камень, но оно уцелело, только покрылось трещинами, и я через их паутину стал рассматривать кресло, где провел когда-то немало счастливых часов. Большая его часть заросла грибком. В уголке, на стыке сиденья и подлокотника, скопилась лужа из дождевой воды. Когда я потянул дверцу, она подалась довольно легко, но затем застряла в густой траве. Образовавшейся щели хватило, чтобы я, не без некоторых усилий, протиснулся внутрь.
Выяснилось, что одна опора кресла провалилась сквозь пол, поэтому я оказался сидящим неестественно низко. В ближайшем окошке виднелись трава и розовое вечернее небо. Устроившись поудобней, я потянулся к дверце и, насколько смог, притянул ее к себе (что-то помешало ей закрыться до конца) и через несколько секунд почувствовал себя довольно уютно.
Вскоре меня охватила полнейшая безмятежность, и я на миг-другой позволил своим векам сомкнуться. При этом в памяти моей всплыла одна из самых счастливых семейных поездок: мы тогда прочесали всю окрестность, чтобы купить для меня подержанный велосипед. Стоял солнечный воскресный день, и мы ездили из одной деревни в другую, осматривали велосипед за велосипедом; отец с матерью серьезно что-то обсуждали, а я с заднего сиденья любовался красотами Вустершира, проплывавшими мимо. В те дни телефоны в Англии были еще редкостью, и на коленях у матери лежала местная газета, в которой объявления о продаже сопровождались подробным адресом продавца. Заранее договариваться о встрече не требовалось; семье вроде нашей достаточно было просто возникнуть на пороге и сказать: «Мы пришли насчет велосипеда для мальчика», после чего следовало приглашение пройти в сарай и осмотреть велосипед. Наиболее приветливые хозяева обычно предлагали чай, но отец отказывался, повторяя каждый раз одно и то же шутливое замечание. Но одна пожилая женщина (которая, как оказалось, торговала не детским велосипедом, а взрослым, принадлежавшим ее покойному мужу) настояла на том, чтобы мы вошли. «Мне всегда доставляет удовольствие, – сказала она, – принимать таких людей, как вы». Затем, когда мы уселись в миниатюрной, залитой солнцем гостиной и взяли в руки чашки с чаем, она снова повторила слова «такие люди, как вы», и внезапно, слушая рассуждения своего отца о том, какой велосипед лучше всего годится мальчику, я понял, что для этой старушки мы трое воплощали собой идеал семейного счастья. Сделав это открытие, я почувствовал огромное нервное напряжение, которое не отпускало меня все время (около получаса), проведенное в том доме. Я не боялся, что мои родители пренебрегут обычным декорумом и затеют, хотя бы в наиболее благопристойном варианте, одну из своих всегдашних ссор – такое было немыслимо. Но я не сомневался, что с минуты на минуту какая-то, пусть самая незначительная, деталь укажет старушке на ее чудовищное заблуждение, и в страхе ждал того момента когда она застынет перед нами, пораженная ужасом.
Сидя в старом автомобиле, я пытался припомнить, чем закончился тот день, но вместо этого мне на ум пришел другой – с проливным дождем, когда я забрался в свое прибежище на заднем сиденье, меж тем как дома вспыхнул скандал. В тот раз я растянулся на сиденье навзничь, и моя макушка была зажата под подлокотником. С такой точки обзора я не видел в окнах ничего, кроме струй дождя на стекле. Все мои желания сводились к тому, чтобы мне разрешили лежать так без помех – час, два или еще больше. Но по опыту я знал, что настанет момент, когда отец появится из дома, проследует мимо машины к воротам и выйдет на дорогу, и я долгое время лежал и напряженно слушал, стараясь уловить на фоне дождя звяканье дверной щеколды. Дождавшись этого звука, я вскочил и принялся за игру. Я стал изображать отчаянное сражение за упавший на землю пистолет, давая понять, что поглощен игрой и ничего вокруг не замечаю. Только когда мокрые ботинки отца захлюпали в самом конце подъездной аллеи, я решился остановиться. Быстро вскарабкавшись коленками на сиденье, я осторожно выглянул в заднее стекло и успел разглядеть, как отец, облаченный в дождевик, миновал ворота и, слегка сутулясь, раскрыл зонтик. В следующее мгновение он есцельно побрел по дороге и исчез из вида.