Безымянка
Шрифт:
— Значит, про пожар… не враки? — уточнил я.
— Не враки, — подтвердила Ева.
— Но как же мы тогда…
Я не придумал, как закончить фразу.
— На самой станции не задержимся. Переночуем в подсобке на переходе. Фонит несильно, и дверь запирается.
— Там свободный выход на поверхность? — удивился я.
— Переборка неплотно закрыта, — подтвердила Ева. — Да и от кого охранять станцию, которая раз в сутки выгорает дотла? Пошли.
Она неторопливо двинулась по туннелю. Музыка продолжала тихонько мурлыкать, жестяные звуки отражались от стен и растворялись за спиной.
— Стоило вылезти из Города, и за один день повидал едва ли не больше, чем за всю жизнь, — пробормотал
Вакса неопределенно хмыкнул и нагнал меня. Выровнял скорость, ступая в ногу. Через минуту мы вошли на станцию и остановились, ослепленные ярким светом сотен ламп.
— Ну и жарит, — жмурясь, сказал Вакса. — Как на солнце. Сколько же энергии зря прожигается!
— Ничего не прожигается, — бросила через плечо Ева. — Здесь вообще нет генераторов. Лампы сами по себе горят.
Глаза постепенно привыкли к электрическому сиянию, и перед нами открылась потрясающая картина…
Победа была прекрасна. Я никогда не видел таких аккуратных мест в метро — даже самые благоустроенные участки Города всегда были так или иначе загажены, подернуты грязью и следами варварского обитания человека.
Победа оказалась девственно чиста и светла.
Односводчатая, с белоснежным потолком, блестящими мраморными плитами и гирляндами ламп. В центре платформы стояли лавочки, подметенные лестницы вели в вестибюли, белели световые короба указателей, сверкали зеркала. На путях не валялся мусор, шпалы словно еще вчера пропитали раствором. В будке дежурного по станции чернели телефонные аппараты, небрежно лежал поперек столика журнал с записями, на стекле болтался брелок «елочка» на липучке — не хватало разве что самого дежурного, вечно недовольного, в форменной куртке с заплатками на локтях.
Я был ошеломлен. Вакса тоже.
Этот ослепительный мраморный уголок словно отняли у пучины ушедших лет — создавалось впечатление, что время здесь замерло навеки, как мошка в янтаре. Казалось, что с лестниц вот-вот начнут спускаться люди, подойдет поезд, скрипнут колеса, и зашуршат пассажиры плащами и сумками, толкаясь, ворча друг на друга…
Победа была музеем. Огромной аномальной зоной, замороженной неизвестной волей и благосклонно оставленной нам, жителям разрушенного мира, чтобы раз в сутки сгорать и возрождаться вновь. Любой мог прийти сюда и увидеть, как было раньше.
Но не все так просто…
Я оглянулся. Кроме нас троих, на станции — ни души. Пусто и зябко.
Люди не любят смотреть на прошлое, которого лишились. Это больно и жутко. Искореженная природа оставила нам кусочек рая в назидание, но если приглядеться, становится ясно: этот осколок такой же пустой и мертвый, как остальная Самара. Только чистенький.
Станция поражала стерильным великолепием. Неживым. Прорезавшим годы пустоты…
Легкий ветерок гнал по путям обрывок газеты, занесенный из туннеля. А из громкоговорителей разносилась незамысловатая мелодия с характерным жестяным призвуком.
И только теперь мне удалось разобрать слова.
In the crowd — flashing face, Hide-and-seek is so hard. Through the tunnel of time, From the past to your heart Flowing sounds of the wind, That was born in the sky, I can't catch spectral glance, Can't erase civic lies…Ева взобралась на платформу и, призывно махнув рукой, пошла к противоположному вестибюлю. Вакса не заставил упрашивать себя дважды — пацану здесь явно не нравилось, хотя, казалось бы, что еще надо для счастья? Светло, чисто и крысы не кусают.
Он вскочил следом за Евой и, озираясь, потрусил по краешку перрона.
А я все стоял и слушал неизвестную песню, беспощадно вскрывающую прошлое лезвиями нот…
On the Nameless station Rounded by the neon signs Moving Nameless nation Out of step, rub sore marble tiles. Rumble of wheels, Green signal to go, Forget all annoying mistakes. Track is so clear, Like the shining string, Just let me release the brakes.Я стоял, как зачарованный, смотрел, как лихорадит стрелку дозиметра, и впитывал падающие звенящими каплями аккорды. Ловил бьющие наотмашь слова чужого языка. Пил холодную музыку, которая, согласно логике, не могла здесь звучать.
Свет на станции конвульсивно мерцал, словно напряжение то и дело скакало.
А хрупкая мелодия обволакивала, подхватывала сознание и уносила ввысь. К ветру…
I hear the scream of the town, Streets are vanished in the depth. People stay on the stairs — They feel breath of the death. In the train, through the glass I see the girl, she's no name, Let me in! Let me start! Let me play fragile game… On the Nameless station Rounded by the neon signs Moving Nameless nation Out of step, rub sore marble tiles. Rumble of wheels, Green signal to go, Forget all annoying mistakes. Track is so clear, Like the shining string, Just let me release the brakes. Just let me release it, Let me release it… Let Me Release Fucking Brakes!Глава 9
ЦЫПОЧКА
Становится душно. Люди просачиваются через турникеты и сбегают по лестницам, заполняют перрон, теснят друг друга. Возмущенные выкрики сливаются в однотонный гомон, пахнет креозотом. Возле края платформы возникает драка, и один из участников — бородатый мужик в потертой штормовке — падает на пути. Матерится, пыжится забраться обратно. Через толпу к месту потасовки пробирается милицейский патруль.
Судя по цифрам на электронном табло, поезд ушел восемь минут назад.
Я ищу ее глазами, но не могу найти среди мелькающих лиц. Пестро, зыбко. Из глубины туннеля доносится гул. Свет шести фар слепит меня, заставляя жмуриться. Пассажирская масса стихийно подается назад, и бородатый мужик, наконец, вскарабкивается на платформу.
Я не вижу ее.
Но проблема не в этом — ведь рано или поздно я обойду все станции, переходы, вагоны и найду ту, что смазанным образом отпечаталась в памяти. Ужас в том, что я не помню ее имени, — уверен, что знал его, но теперь… силюсь вспомнить и не могу.