Безымянная. Часть1. Путеец
Шрифт:
При том, что в одном читался образ путейца, о втором можно было сказать только одно – он принадлежал крупному широкому мужчине, с выдающихся размеров прямым носом.
Вдруг раздался длинный воющий крик, и мужской силуэт за столом начал трястись и резко подпрыгивать со столько же короткой амплитудой, сколько частыми рывками. Очертания его рук на мгновение взлетели вверх, и тень исчезла из обзора рассеченного крестом окна, свалившись на пол.
В эту секунду дверь дома распахнулась, и из нее выскочил кот, с диким воплем исчезнувший в темных кустах слева. Девушка встряхнулась, протерев глаза и не сдержавшись шепнула:
– Это значит ваше «Велком ту»?
Вслед за котом в распахнутой двери появился контур высокого мужчины в сером коротком пальто. Одним прыжком он пересек порог и, растянувшись на мокрой траве, тут же вскочил и, проорав на разные голоса лишенную смысла околесицу, рванул по тропинке.
Девушка отступила в сторону, но мужчина, следуя логике, явно навязанной ему сильным испугом, только проскочив в разрыв между кустов, резко повернул, моментально сбив девушку с ног.
– Отец наш небесный, дай нам днесь! – проорал он в лицо свалившейся на спину девушке и с хриплым надрывом в голосе продолжил вопить «Отче наш», грохоча по рельсам мелким камнем брусчатки, иногда до хруста сминая придорожные кусты.
Пропитанные ужасом молитвенные слова скоро удалились на столько, что перестали быть различимы. Девушка поднялась, тряхнув левой рукой, теперь перемазанной в грязи, а правой пригладила слипшиеся волосы, слетевшие на лицо от удара. Еще раз встряхнулась и, покачиваясь, прошла по тропинке к дому.
В дверях показался путеец в наброшенной на плечи старой зеленой телогрейке без ворота. Он навалился на косяк и, зажав в зубах трубку, взялся чиркать спичкой, когда, втянув вспыхнувшее пламя, выпустил из уголка рта струю желтовато-синего дыма.
– Гостей не провожаешь? – спросила девушка, шмыгая носом.
– Гости гостям рознь, – подняв глаза, ответил он.
Тут из темноты вышел кот и, отряхнувшись, скользнул мимо путейца, ловко взобравшись на ящик.
– А принимаешь? – вытерев нос грязной рукой, уточнила она, приняв, кажется, максимально серьезный вид, на который только была способна.
Путеец, только выдохнув, улыбнулся, кажется еле сдерживая смех от вида мокрой растрепанной собеседницы, а теперь еще и с грязным носом.
– Пьяная? – посмотрев внимательней, спросил он, не снимая улыбку с лица.
– Да-а… – протяжно выдала она и, быстро подступив ближе, взялась без остановки болтать при этом, еще и активно жестикулируя. – Да, я напилась на последние деньги в какой-то вонючей рюмочной на Стачек! С каким-то жульем и алкашами! Потом один меня начал за задницу хватать, я ему по морде заехала, а мне потом девка какая-то, а ей охранник! А потом я побежала, и этот в меня бутылку бросил! А они там собрались, шваль какая-то, и потом…
– Так! Погоди! – одернул ее путеец и, вынув из кармана платок, протянул ей и отступил с прохода: – Вытри лицо и проходи.
– Значит «Велком ту» еще работает? – вытираясь и поднявшись на порог, пробормотала она.
– «Велком ту» здесь работает всегда, но не для всех одинаково, – закрывая дверь произнес путеец, глядя на кота, старательно вылизывающего мокрый бок.
С дурацкой, прилипшей к лицу с самого порога улыбкой, девушка с трудом стряхнула с себя мокрое пальто, уронив его у стола. Пока она вертляво мостилась на стул, явно стараясь выглядеть трезвой, путеец поднял свалившееся тяжелым комком пальто и повесил его на вешалку ближе к печке.
Только устроившись за столом, девушка навалилась на расслабленную ладонь и то ли несмело, то ли невнятно поинтересовалась нет ли в доме чего-нибудь спиртного, наверняка думая, что знает ответ. Получив положительный отклик, даже приосанилась и сжала губы, судя по виду намереваясь продолжить разговор в этом направлении, но осеклась, когда путеец пояснил, что весь имеющийся в доме алкоголь уже нашел своего потребителя и пришел сюда только что ее ногами.
После нескольких нервных кивков и отказа хозяина дома наливать ей даже чай, так как от него ей станет только хуже, выпила воды и, навалившись на спинку стула, принялась болтать, в качестве вступления избрав набор нервной ахинеи.
Неназойливая попытка путейца остановить этот словесный шквал, напоролась на его собственные слова, в плохо шевелящихся устах девушки, звучащих как последняя надежда:
– Нужно менять это прямо сейчас, – он отступил и умолк, со всем вниманием вслушиваясь в рваный сбивчивый рассказ, заняв место на низком табурете у потрескивающей печки, иногда потягивая трубку.
После фразы девушки: «То, о чем невозможно говорить с близкими, можно спокойно разболтать незнакомцу», рассказ обрел более осмысленный вид, где начали прослеживаться логика и более ощутимое русло.
Выяснилось, что она родилась на Васильевском острове 22 июня в 1998 году в семье одного из крупных городских предпринимателей.
Ее отец Константин Давыдович торговал всем подряд, что являлось актуальным на данный момент времени, но неизменно в близких к промышленным масштабах. Так когда-то начав с продажи делового леса в Финляндию, он переключился на недвижимость, а после планомерно добрался до углеводородов. Но всю эту деятельность от большинства глаз и ушей скрывала под собой слава крупного инвестора, мецената и совсем немного ресторатора. Подобная многофункциональность совершенно естественно отбирала практически все его время, и примерно до десяти лет дочь практически его не знала. Для этого десятилетнего ребенка его можно было назвать знакомым, просто исходя из возможности отличить его от массы всех остальных мужчин этого возраста, на старой общей фотографии с какого-то отдыха, куда они ездили с семьями его прежних компаньонов, когда она была еще младенцем. Из рассказа девушки складывалось впечатление, что семья ее отцу была нужна только в качестве некого отчета обществу о собственной состоятельности, как довесок, без которого его невозможно воспринять как полноценного мужчину, к тому же это неплохой показатель доверия к нему как минимум одного человека и еще лучший указатель на то, что при случае ему есть, что терять, а общество понимает и воспринимает таких с большей охотой, только от того, что сами потенциальные «судьи» находятся в подобном же положении.
В рассказе девушки сквозили язвительные вспышки, прохладная издевка и нескладный сарказм, указующие на желание мести. Но только до тех пор, пока она не упомянула о матери.
С первых фраз ясность того, что слово «мать» с его документально-формальным и устойчиво-крепким оттенком непоколебимой хранительницы очага, совершенно не подходит той женщине, о которой шла речь. Скорее мягкое обращение «мама» или, может быть, даже «мамочка», произнесенное естественным для ребенка уменьшительно-ласкательным манером, отвечало тому образу, что вырисовывался из описания девушки.