Би-боп
Шрифт:
У меня для вас кое-что есть, сказала Дебби. Да ну? отозвался Симон. Сидя, он снял туфли, носки, затем закатал брюки. Как хорошо, подумал он, как хорошо. Вот что я вам принесла, сказала Дебби.
Симон обернулся. Она стояла у него за спиной. Одной рукой держала открытую сумку, другой протягивала ему какой-то футляр. Симон, по-прежнему сидя, вывернул шею, чтобы увидеть то, что показывала Дебби. Он встал. Что это? спросил он. Солнце в глаза. Откройте, ответила Дебби, и увидите.
Взяв в руки футляр, уменьшенную модель футляра для тенор-саксофона, Симон тут
Мне плевать на этот футляр и еще больше на то, что в нем, сказал он, чуть горячась, я хочу вас поцеловать. Ну и сделал бы это, вместо того чтобы спрашивать. Получить отказ всегда лучше, чем не попытаться. Не раньше, чем вы побреетесь, сказала Дебби. Ах, так вот это что, сказал Симон.
Он открыл футляр. Значит, бритва. Не стоило, сказал он, вы с ума сошли, ну зачем вы, да и к чему? И потом, что я буду делать с электробритвой на пляже? Она на батарейках, сказала Дебби. Ладно, достаточно препираться, брейтесь, а я пока намажусь кремом.
Крем значит кожа. Кожа для загорания значит кожа оголенная. Кожа оголенная значит снимание одежды. Бреясь, Симон не осмеливался смотреть. Мне надо позвонить Сюзанне, подумал он. Бритва жужжала. Совсем ничего не брила, зато жужжала.
Водя по первой щеке. Он все еще боролся с первой щекой. Симон спросил себя, стоит ли так стараться, орудуя этой штукой, которая совсем ничего не брила. Я добьюсь только того, подумал он, что раздеру себе всю щеку. Она отдала мне эту штукенцию, подумал он, эту фигню, которой бреет себе ноги. О господи, я не хотел бы, чтобы ее ноги кололись, да ну, что за мысль, она, должно быть, делает эпиляцию.
Ну, короче: старайся, старайся, говорил он себе, ведь, несмотря ни на что, в результате стараний все же что-то сбривалось. Скажите, сказал он, не глядя на то, как она раздевается, если у меня не получится выбриться этой штукой, вы меня все же поцелуете? Запах крема для загара. Он подумал, что может взглянуть.
12
Красивое синее платье без рукавов лежало расправленным на ровном темно-желтом песке. Красивая фраза. Возле него чуть более длинное белое полотенце, также гладко расстеленное на песке, а на белом полотенце Дебби в черном купальнике. Не забудь позвонить Сюзанне, подумал Симон.
Кстати, сказала Дебби, я справилась по поводу расписания поездов. Я тоже, сказал Симон. Он продул решетку бритвы, положил ее в футляр, затем сел рядом с Дебби. Посмотрим, те же у вас поезда, что и у меня, сказала она, дайте мне сумку.
Дебби говорила на нашем языке с прелестным американским акцентом. До своей сумки она, бог знает почему, не могла дотянуться. Сумка подобная тем, с которыми раньше ходили в бассейн. Закрывалась сверху шнурком, продетым в позолоченные ушки. Симон передал ей сумку.
Дебби в ней покопалась, нашла то, что отметила, а еще очки; Симон предположил, что ей не столько, на сколько она выглядела.
Купальник прекрасно ей шел. Даже более того. Кажется, был сделан для нее. Даже более того. Был сделан не для нее, а на ней. Возможно, даже с ее кожей. Но поскольку это невозможно, то она, должно быть, родилась вот так, в черном купальнике.
При движении, которое она сделала, чтобы положить свою бассейную сумку, свой зашнурованный кавардак, Симон смог увидеть, что кожа морщинится складкой на бедре и складкой под мышкой. Дебби было явно не столько, на сколько она выглядела.
Следующий, сказала она, в тринадцать двадцать семь, а раз сейчас полдень, у нас остается приблизительно полтора часа. Вы уверены? спросил Симон. Он протянул руку и зашарил в кармане пиджака.
Нет, сказал он, держа в руке свою бумажку, вы ошибаетесь, следующий не в тринадцать двадцать семь, а в тринадцать двадцать одну. Тринадцать двадцать семь — это время прибытия предыдущего, который уже уехал.
Дебби и не думала мелочиться ради каких-то шести минут. О чем и сказала. А Симон подумал. Шесть минут, произнес он, это важно, поезда пропускают и из-за меньшего. Если бы я вас послушал, то опоздал бы на свой.
И потом? спросила Дебби. Потом, потом, сказал Симон. Это так серьезно? спросила Дебби. Серьезно, серьезно, нет, сказал Симон, но. Но, но, сказала Дебби. Да, да, сказал Симон. Ну да, сказала Дебби. М-да, сказал Симон. Ну да, повторила Дебби. М-да, повторил Симон. И каждый повторил это несколько раз, Дебби свое «ну да», Симон свое «м-да».
И поскольку это «ну да — м-да» оказалось драйвным, они сымпровизировали небольшой блюз. Дебби щелкала пальцами, скандируя свое «ну да». Симон отвечал ей своим «м-да». Симон рассказывал мне, что этаким манером они импровизировали по меньшей мере девяносто шесть тактов в си-бемоль. Затем оба, на последнем дыхании, расхохотались.
Хохот над одним и тем же побудил их взглянуть друг на друга. Взгляд друг на друга, хохочущих от одного и того же удовольствия, побудил их обняться. Потом, право, я как-то и не решаюсь.
Не решаюсь рассказать, что произошло потом. Спрашиваю себя, насколько рассказывать об этом обязательно. Отвечаю себе, что рассказывать о том, что относится к сексу, вообще не обязательно. Особенно я спрашиваю себя, как можно об этом рассказать непошло. Симон рассказал мне об этом непошло. Я даже сказал бы, целомудренно, со своей природной целомудренностью, в присущей ему манере быть целомудренным.
Мне хочется попробовать. Тем более что именно из-за этого Симон опять опоздал на свой поезд. Я сказал «опоздал», но нет, он на него не опоздал. На этот поезд он и не думал садиться. Из-за этого ему пришлось солгать Сюзанне. А из-за этой лжи Сюзанна поехала за ним и погибла.
Когда Симон рассказал мне эту любовную сцену, я нашел ее очаровательной, стареющие мужчина и женщина, которые, вероятно, уже никогда не испытают чувство такого рода, такое сильное, такое красивое в своей взрывчатости.