Библиотека Дон Кихота
Шрифт:
Женя Воронов и не знал тогда, что ему ожидать, какую награду в обмен на найденный «секрет» в виде лампочного скелета. Тогда он и не знал даже, что есть поцелуй, и поцелуй этот может быть необычайно сладостным. Тогда у Жени Воронова не было ни малейшего представления о том, что такое плоть, и какие запретные греховные радости, какое блаженство эта самая плоть может таить в себе.
Тогда для Жени Воронова лишь доброжелательный взгляд белокурого ангела из детсадовской группы и был раем и блаженством, ибо плотью он, Женя, и его обожаемый ангел и наделены-то еще толком не были.
Итак, он держал скелет лампочки за самую опасную его часть, а безопасный патрон протягивал девочке. Вот оно счастье! Вот оно блаженство! Вот он пропуск в рай в виде разбитой лампочки!
И тут Женя Воронов сразу получил
Белокурый ангел в мгновение ока превратился в фурию и с силой рванул на себя железный патрон. Стекло врезалось в мякоть среднего пальца, и боль иглою прошила мозг. Женя буквально онемел. Такого он не ожидал. А стекло все глубже и глубже входило в ткань. И Женя все сильнее и сильнее сжимал проволоку накаливания, заключенную в стеклянную трубочку. И кровь все быстрей и быстрей начала капать на кафельный пол. Мальчик сам не знал, почему он упорствует, хотя ему было нестерпимо больно и хотелось побыстрее бросить все и посмотреть на изуродованный палец. Наверное Женя до последнего надеялся, что фурия в следующий момент обязательно вновь станет его белокурым ангелом, и они будут вместе дружить и ковырять в песочнице лопаткой и тогда он точно забудет про боль и все простит своему белокурому ангелу.
— Отдай! Мой «секрет», слышишь, мой! — истошно кричал между тем белокурый ангел, все больше и больше превращаясь в фурию, и все хуже и хуже уродуя палец правой руки своего обожателя. Песок в песочнице и ведерко в сознании Жени все больше и больше приобретали густой красный цвет, и они буквально набухали кровью с каждой секундой, пока девочка продолжала дергать разбитую лампочку за патрон, демонстрируя убийственное равнодушие к чужой боли.
Профессор сел на постель и принялся рассматривать правую ладонь и средний палец. До сих пор был виден след от раны, что получена была еще в далеком детстве. Затем в который раз он принялся разглядывать свое удостоверение «Странствующего рыцаря».
След от раны на среднем пальце и это несерьезное удостоверение в красной дерматиновой обложке каким-то странным образом оказались связаны между собой: профессор начал впадать в детство и собирался совершить нечто невообразимое и даже дикое с точки зрения взрослого человека. Для себя он уже решил, что вскоре оторвется от туристической группы и с минимальной денежной суммой на свой страх и риск в одиночку кинется на безумные поиски, может быть, никогда не существовавшей Книги. Это все равно, что держать разбитую лампочку за острую стекляшку и тупо ждать, когда эта самая стекляшка вопьется тебе в руку.
Как сообщить о своем диком решении жене? Как объяснить ей свое намерение? Ответы на эти и многие другие вопросы профессор не мог найти и поэтому продолжал лишь тупо смотреть то на изуродованный в детстве палец, то на удостоверение ордена «Странствующий рыцарей».
— Спи, — неожиданно произнесла жена, переворачиваясь на другой бок.
— Не хочется, — отмахнулся он.
— Что это ты там разглядываешь? — поинтересовалась супруга.
— Пустяк. Так. Удостоверение одно.
— Покажи.
— На — гляди.
— Орден «Странствующих рыцарей». Подпись: Сторожев. Это что, шутка?
— Похоже, если бы не было все так серьезно.
— А с рукой что? Что ты ее так разглядываешь?
— Да вот. Ты, впрочем, знаешь. Я тебе рассказывал как-то. Мне еще в детстве этот палец одна девочка разбитой лампочкой изуродовала.
— Дай посмотреть?
— На — смотри. Уже, ведь, видела и не раз.
— Все равно интересно.
Старая рана в свете мавританской лампы в каменной нише приобретала явно романтический оттенок.
— Знаешь, а со мной в детстве произошло нечто подобное.
— Как это?
— Мы жили на Университетском проспекте. Как-то утром отправились погулять на смотровую площадку. Знаешь?
— Знаю, конечно.
— Я отстала от родителей. Мне тогда было лет пять или шесть. И вдруг из травы прямо на меня смотрит удивительный красивый флакончик. Это была склянка из-под духов. Флакончик красный такой, маленький. Я схватила его. Счастье — необычайное! И ну бежать к родителям. Бегу — ног под собой не чую. И вдруг спотыкаюсь, падаю, и флакончик мой вдребезги… Что тут было! Счастье, мое счастье разбилось! Я как давай собирать красные стеклышки. Собираю — и в кулачке зажимаю. Крепко-крепко так, чтобы не выпали. Боли при этом никакой не чувствую. Куда там: главное все стеклышки собрать, чтобы ни одно не потерялось, а то флакончик неполным будет. Собрала — и к маме. Только она может дело поправить, горю помочь. Бегу, а осколки все глубже и глубже в ладонь впиваются. К маме подбегаю, ладошку разжала, а рука вся в крови. Потом дома мне долго иглой стекла выковыривали. Но смотри: у меня не так, как у тебя — следов не осталось. Зажило.
Тяжелый для него разговор он решил отложить на следующий день: слишком ясно он представил себе жену маленькой девочкой, сжимающей в ладошке разбитый красный флакончик. Как, наверное, она была непохожа на того белокурого ангела, что на всю жизнь изуродовал ему средний палец правой руки! Если бы он встретился с женой еще в детстве, как поняли бы они друг друга, в унисон отыскав свои «секреты», свои флакончики, зарытые под кустом недалеко от песочницы в уютном дворике детского сада!
Утро вечера мудренее. Надо пережить ночь в этой гостинице, в непосредственной близости со знаменитой Альгамброй, что в переводе означает Алая крепость. Почему Оксана именно сейчас вспомнила про красный флакончик? И при чем здесь Альгамбра, то есть Алая?
Турция. Наши дни. Поселок Чамюва. Роман вдруг вновь переходит в формат реальности
— Действительно, почему? — невольно переспросил себя автор этих строк, сидя ночью на унитазе и продолжая трудиться над Книгой, которая и не собиралась оставлять его в покое. — Причем здесь Альгамбра, поиски таинственного манускрипта и какой-то жалкий флакончик. Этот флакончик наверняка был из-под духов фирмы «Красная заря» и выбросила его какая-нибудь гулящая советская баба с красной рожей и немыслимой прической на голове. Шла на свиданку с очередным хахелем с темным уголовным прошлым в ресторан «Ландыш», или, нет — «Гавана». Да «Гавана» — именно так обозначалась тошниловка, которую по ошибке почему-то называли рестораном. Романтическое время. Фидель, дружба с Кубой и надвигающийся карибский кризис, который чуть не стал причиной апокалипсиса, началом Третьей и, может быть, последней мировой бойни. В общем: «Куба — любовь моя, остров зари багровой» — как распивал тогда во всю свою луженую глотку молодой Иосиф Кобзон, размахивая на сцене фанерным автоматом. Романтика — одним словом, романтика, ядрёна вошь! Еще был в том районе ресторанчик под названием «Кура». Это словечко в детстве у Жени Воронова постоянно вызывало недоумение: что имелось в виду: они там только курицу ели или что? И даже десерт у них был в виде этой птицы: шоколадные цыплята и бойцовские петухи. Лишь позднее он узнал, что Кура — река на Кавказе. Это уже был не Фидель, а Лермонтов, романтизм, можно сказать, более высокой пробы! «Раз это было под Гихами. Мы проходили темный лес Огнем дыша, блестал над нами лазурно-ясный свод небес»: «Валерик», бурная горная речка Кура и Кавказская война, которая вновь заявит о себе, вновь сойдет со страниц лермонтовских поэм в 90-е в виде басаевской вылазки в Буденновске.
Но вернемся к истории с флакончиком. Так вот, баба спешила, наверное, в эту самую «Куру», где жрали только кур, или, может быть в гости к команданте Фиделю, а дома, стерва, «подушиться» забыла, поэтому по-быстрому решила навести марафет прямо на улице, а флакончик выбросила, и маленькая шестилетняя девочка из-за этой стервы ладошку себе в кровь поранила. Но причем здесь все это? Что за причудливые фокусы начало выделывать его так называемое писательское воображение? Что за кренделя вытанцовывать? Куда ведет его за собой эта самая Книга? Ведь надо идти прямо к цели, идти не сворачивая, а здесь флакончик — на тебе, под ноги пьяная баба бросила, жена тебе об этом рассказала и ты уже бежишь не прямо к цели, выписывая перипетии событийной канвы, а вставляешь какой-то бред про флакончик. Какой мусор! Ну что ж, флакончик так флакончик. Возражать не будем. Книге виднее. Тем более, что в мире действительно бывают странные сближения: флакончик и вдруг бац — ресторан «Гавана», команданте Фидель и карибский кризис. Может быть, и в романе так выйдет: флакончик в руке шестилетней девочки и вдруг — бац: неожиданное разрешение ключевого смыслового момента Книги. Не случайно же Она, Книга, тебе этот флакончик подкинула.