Библиотека литературы США

Портер Кэтрин Энн

— А насчет латыни вы были правы, кузина Ева, — прибавила она. — То, что вы тогда мне читали вслух, и правда мне потом помогло ее учить. Я еще учусь. И латынь тоже изучаю.

— А почему бы и нет? — резко спросила кузина Ева и тут же прибавила кротко: — Я рада, что ты собираешься шевелить мозгами, деточка. Не дай себе пропасть понапрасну. Работа мысли остается при нас дольше любого другого увлечения, ею наслаждаешься и тогда, когда все прочее уже отнято.

Это прозвучало так печально, что Миранда похолодела. А кузина Ева продолжала:

— В мое время в наших краях царили уж до того провинциальные нравы, женщина не смела ни мыслить, ни поступать самостоятельно. Отчасти так было во всем мире, но у

нас, думаю, хуже всего. Ты, наверно, знаешь, я воевала за право голоса для женщин, и меня тогда чуть не изгнали из общества… меня уволили, не дали больше преподавать в семинарии, но все равно я рада, что воевала за наши права и, случись начать все сызнова, поступила бы так же. Вы, молодежь, этого не понимаете. Вы будете жить в лучшем мире, потому что мы для вас постарались.

Миранде кое-что было известно о деятельности кузины Евы. И она сказала от души:

— По-моему, вы очень храбрая, и я рада, что вы так поступали. Я восхищаюсь вашим мужеством.

Кузина Ева с досадой отмахнулась от похвалы:

— Пойми, мы вовсе не геройствовали напоказ. Всякий дурак может быть храбрым. Мы добивались того, что считали справедливым, и оказалось, что для этого нужно немало мужества. Только и всего. Я совсем не жаждала попасть в тюрьму, но меня сажали три раза, и, если понадобится, я еще трижды три раза сяду. Мы пока не получили права голоса, но мы его получим.

Миранда не осмелилась ответить, но подумала: наверняка женщины очень скоро станут голосовать, если только с кузиной Евой не стрясется какая-нибудь непоправимая беда. Что-то в ее повадке не оставляет сомнений, в таких делах на нее вполне можно положиться. Миранда загорелась было: может, и ей присоединиться к борьбе, в такой героической борьбе стоит и пострадать, правда, кое-что расхолаживает, после кузины Евы подвига уже не совершить, пальма первенства остается за нею.

Несколько минут обе молчали, кузина Ева рылась в сумочке, извлекала из нее всякую всячину: мятные леденцы, глазные капли, игольник, три носовых платка, пузырек с духами «Фиалка», две пуговицы — белую и черную — и, наконец, порошки от головной боли.

— Принеси мне стакан воды, деточка, — попросила она Миранду. Высыпала порошок на язык, запила водой и сунула в рот сразу два мятных леденца. — Так, значит, Габриэла похоронят возле Эми, — сказала она немного погодя, словно, когда отпустила головная боль, мысли ее приняли новое направление. — То-то было бы приятно бедняжке мисс Хани, знай она об этом. Двадцать пять лет кряду она только и слышала что про Эми, а теперь должна лежать одна в могиле в Лексингтоне, а Габриэл улизнул в Техас и опять укладывается под боком у Эми. Это была совсем особенная неверность всю жизнь, а теперь венец всему — вечная неверность на том свете. Постыдился бы.

— Тетю Эми он любил, — сказала Миранда. — По крайней мере она была его первая любовь.

И подумала: а какой была мисс Хани прежде, чем потянулись долгие годы ее маеты с дядей Габриэлом?

— Ох уж эта Эми! — Глаза кузины Евы сверкнули. — Твоя тетя Эми была чертовка, сущее наказание, а все равно я ее любила. Я за нее вступалась, когда ее репутация гроша ломаного не стоила. — Старуха щелкнула пальцами, точно кастаньетами. — Бывало, она мне говорит так весело, ласково: «Смотри, Ева, когда молодые люди приглашают тебя танцевать, не рассуждай о праве голоса для женщин. И не декламируй им латинскую поэзию, она им и в школе надоела до смерти. Танцуй, Ева, и помалкивай». Говорит, а у самой в глазах чертики. «И держи голову выше, докажи, что у тебя есть воля, хоть и нет подбородка». Понимаешь, подбородок — мое уязвимое место. «Гляди в оба, не то не бывать тебе замужем». Скажет так, расхохочется и летит прочь, а до чего долеталась? — жестко спросила кузина Ева и колючими глазками словно пригвоздила Миранду к горькой

истине: — До позора и смерти, вот чем кончилось.

— Она просто шутила, кузина Ева, — простодушно сказала Миранда, — и ее все любили.

— Далеко не все, — с торжеством возразила Ева. — У нее хватало врагов. Если она о них знала, так не подавала виду. Если ее это и задевало, она ни словечком не обмолвилась. С ней невозможно было поссориться. Она со всеми была слаще меда. Со всеми, — подчеркнула Ева, — вот в чем беда. Она всю жизнь прожила балованной, всеобщей любимицей, делала что хотела, а другие изволь из-за нее мучиться и расплачиваться за ее грехи. Ни минуты я не верила, — кузина Ева наклонилась к Миранде, жарко дыша ей прямо в ухо запахом своих излюбленных мятных леденцов, — не верила я, что Эми женщина порочная. Нет! Но разреши тебе заметить, многие так считали. Многие жалели бедняжку Габриэла за то, что она обвела его вокруг пальца. Очень многие ни капельки не удивились, когда услыхали, что во время медового месяца в Новом Орлеане Габриэл был глубоко несчастен. Ревновал. А почему бы и нет? Но я всегда говорила таким людям: как бы Эми по видимости себя ни вела, а я верю в ее добродетель. Она необузданная, говорила я, и нескромная, и бессердечная, но, ручаюсь, она добродетельна. Ну а кто на этот счет заблуждался, тех тоже не упрекнешь. Сколько лет она отказывала Габриэлу Броксу, обращалась с ним хуже некуда, а потом вдруг, чуть не со смертного одра, выскочила за него замуж… это, знаете ли, по меньшей мере странно. По меньшей мере, — прибавила Ева, минуту помолчав, — и «странно» — это еще очень мягко сказано. И как-то загадочно и непонятно она умерла всего через полтора месяца после свадьбы.

Тут Миранда вскинулась. Эта часть семейной истории ей известна, сейчас она кузине Еве все растолкует.

— Эми умерла от кровотечения из легких. Она болела целых пять лет, неужели вы забыли?

Кузина Ева ничуть не смутилась:

— Ха, еще бы, именно так это и преподносили. Можно сказать, версия для широкой публики. Да-да, я сколько раз это слыхала. А вот слыхала ли ты, что был такой Раймонд Как-бишь-его из Калкасье, чуть ли не иностранец, в один прекрасный вечер он уговорил Эми улизнуть с ним с танцев, и она сбежала в темноте, даже плащ не захватила, и бедному милому Гарри, твоему папочке (о тебе тогда никто еще и не думал), пришлось помчаться в погоню и пристрелить его?

Поток слов захлестывал с таким напором, что Миранда откачнулась.

— Кузина Ева, неужели вы забыли — папа только стрелял в этого Раймонда. И даже не ранил…

— Вот это очень жаль.

— …и они просто вышли между танцами подышать свежим воздухом. А дядя Габриэл был ревнивый. И папа стрелял в того человека, чтобы не дать дяде Габриэлу драться на дуэли из-за тети Эми. Ничего плохого в той истории не было, просто дядя Габриэл был ревнивый.

— Бедное дитя, — сказала кузина Ева, и ее глаза блеснули жалостью, точно два кинжала, — бедное наивное дитя, ты что же… ты веришь в эту сказку? Кстати, сколько тебе лет?

— Уже исполнилось восемнадцать.

— Если ты еще не понимаешь того, что я говорю, так поймешь позже, — с важностью произнесла кузина Ева. — Знание тебе пойдет на пользу. Не годится смотреть на жизнь сквозь романтические розовые очки. Когда выйдешь замуж, ты, уж во всяком случае, поймешь.

— Я уже замужем. — Едва ли не впервые Миранда почувствовала, что это дает ей преимущество. — Почти год замужем. Я сбежала из школы.

Сказала она так — и самой показалось: это неправдоподобно и никак не связано с ее, Миранды, будущим; и, однако, это важно, об этом надо заявить во всеуслышание, окружающим почему-то непременно нужно, чтобы ты была замужем, а вот сама ощущаешь только безмерную усталость, словно это болезнь, от которой, быть может, когда-нибудь все-таки излечишься.