Библиотека мировой литературы для детей, том 36
Шрифт:
— Да, он это говорил. Но ты ведь знаешь, что Спартак ответил консулу…
— Ах ты, бедный глупец! Ты не понимаешь, почему он так ответил? Да потому, что ему предлагали слишком мало за услуги, которых от него требовали.
Эномай, не произнеся ни звука, ходил взад и вперед, склонив голову.
— Он считал недостаточным для себя чин квестора или должность префекта…
Эномай молчал, продолжая свою прогулку.
— Теперь ему сделали новые предложения, удвоили, утроили посулы, а он вам об этом ничего не сказал.
— Откуда ты это знаешь? — спросил
— А как ты думаешь, зачем Рутилий, переодевшись апулийским крестьянином, отправился в Рим? Думаешь, для того, чтобы предложить Катилине принять командование над войском гладиаторов?
— Да, думаю…
— Спартак мог, конечно, уверить вас в этом — он хитрый и коварный человек, — но меня ему не обмануть, я прекрасно поняла, что гонец был послан в Рим для возобновления переговоров, начатых в Фунди консулом Варроном Лукуллом.
Эномай опять зашагал по палатке.
— А если это не так, то почему же был отправлен Рутилий, именно Рутилий — латинянин и свободнорожденный?
Эномай молчал.
— А почему же, когда Рутилий таинственно погиб, Спартак, не посоветовавшись ни с кем из вас, хотя вы такие же военачальники, как и он, и, может быть, более достойные и храбрые, чем Спартак, почему же он самовольно отправил в Рим преданного ему Арторикса, переодетого фокусником? Почему именно Арторикса, возлюбленного сестры его Мирцы? Почему именно его и никого другого?
Эвтибида сделала паузу и, глядя на Эномая, шагавшего по палатке из угла в угол, продолжала:
— И скажи, мой любимый, откуда такие перемены? Лишь только Арторикс вернулся из Рима, Спартак настоял на том, чтобы принято было решение покинуть Италию и вернуться во Фракию, в Галлию, Иллирию и Германию.
Эномай остановился и, опустив голову, устремил неподвижный, дикий взгляд на одно из железных колец, державших натянутое полотнище, прикрепленное к крюку, вбитому в землю; он грыз ногти пальцев правой руки, а левой уперся в бок.
— Разве все это естественно? Логично? Справедливо и честно?.. — сказала через минуту Эвтибида и, помолчав, добавила — Как! Обессиленный Рим не знает, где набрать легионы, чтобы противопоставить их победоносным войскам Сертория в Испании, Митридата в Азии, а у нас в этот роковой для Рима час имеется семидесятитысячная армия, прекрасно дисциплинированная, отлично вооруженная, одержавшая столько побед, и, вместо того чтобы повести ее в наступление на вражеский город и без труда овладеть им, мы бежим от него! Разве это логично? Разве это естественно?
Эномай стоял, застыв на одном месте, и только время от времени медленно покачивал головой.
— Лентул, Геллий, две их армии… Да ведь это просто басни, выдуманные Спартаком для того, чтобы оправдать и чем- нибудь объяснить постыдное и непонятное бегство, скрыть от глаз обманутых людей страшное и слишком очевидное предательство! Геллий!.. Лентул!.. Их армии! — продолжала рассуждать Эвтибида, как будто говорила сама с собой. — Но почему же на разведку о движении пресловутого войска Лентула отправился он сам с тысячей всадников? Почему же наблюдать
— Ты права!.. К сожалению, ты права… — бормотал едва слышно Эномай.
— О, клянусь всеми богами небесных сфер! — вскричала Эвтибида. — Проснись же от роковой летаргии, в которую тебя ввергла измена, проснись во имя всех твоих богов, открой глаза, взгляни: тебя завлекли на край страшной бездны и хотят низвергнуть в нее. Вот куда тебя завела рука твоего друга… И если тебе нужны еще доказательства измены, если ты желаешь знать причины, которые могли толкнуть на нее этого человека, то вспомни, что он безумно любит римскую патрицианку Валерию Мессала, вдову Суллы, и ради нее и ради своей любви он всех вас предаст римскому сенату, а тот в награду за предательство даст ему в жены любимую патрицианку, а вдобавок виллы, богатства, почести и славу…
— Постой! Это правда! Правда!.. — крикнул Эномай, пораженный этим последним доводом и окончательно побежденный роковым скоплением улик. Все, вместе взятые, они с полной очевидностью доказывали измену фракийца. — Спартак — проклятый предатель! Так пусть же чудовищный, мерзкий пес Манигармор [175] вечно терзает его в пропастях Нифльгейма!
При этих проклятиях германца глаза Эвтибиды загорелись злорадным огнем, она быстро подошла к Эномаю и, задыхаясь, зашептала торопливо:
175
Манигармор — Согласно древнегерманской мифологии, в аду (Нифльгейм) находится страшный пес по имени Манигармор, раздирающий тела осужденных. — Примеч. автора.
— Чего же ты медлишь? Неужели ты хочешь, чтобы тебя и верных твоих германцев завели в какое-нибудь горное ущелье, где они лишены будут возможности сражаться и поневоле позорно сложат оружие? И вы все будете распяты или отданы на растерзание диким зверям на арене цирка!
— О нет, клянусь всеми молниями Тора! — громоподобным голосом воскликнул, не помня себя от гнева, германец.
Он поднял лежавшие в углу палатки гигантские латы и облекся в них. Надевая шлем, пристегивая к перевязи меч, надевая на руку щит, он выкрикивал:
— Нет… я не допущу, чтобы он предал меня… и мои легионы… Немедленно, сейчас же… я оставлю лагерь изменника.
— А завтра за тобой последуют все остальные: галлы, иллирийцы и самниты. С ним останутся только фракийцы и греки… Тебя провозгласят верховным вождем. Тебе, тебе одному достанется честь и слава завоевания Рима… Иди… иди… И пусть твои германцы подымутся тихо-тихо… Сделай так, чтобы бесшумно поднялись и все легионы галлов… И уходи… Уйдем этой же ночью… Послушайся моих советов. Ведь я так люблю, боготворю тебя и хочу, чтобы ты покрыл себя славой и был самым великим среди всех людей.