Библиотекарь
Шрифт:
– Маргарита Тихоновна, я не оспариваю достоинства этого феномена, но это же по сути мираж.
– Хорош мираж! – она засмеялась. – Лучше оригинала будет! Ты сколько раз читал Книгу? Четырежды? Вот… А ребята ее наизусть выучили! У тебя пока еще лишь твое собственное натуральное прошлое, а у них уже два, причем одно – по-настоящему прекрасное. За него и держатся. Только вот загвоздка: чтобы прошлое не поблекло, его нужно постоянно подпитывать, то есть перечитывать Книгу. Лишиться ее – значит потерять навсегда возможность погружаться в былое счастье, причем не просто вспоминать его, а проживать заново,
Я набрался смелости:
– Маргарита Тихоновна, поймите меня правильно. Я буду предельно откровенен. Книга – это, конечно, очень важно, но я чувствую, что не готов идти до конца… То есть, мне кажется, что в крайнем случае я смогу и без Книги. Вполне вероятно, я ошибаюсь, даже наверняка ошибаюсь, но у меня нет времени, чтобы с собой определиться. Я от ответственности устал, я один побыть хочу…
Маргарита Тихоновна участливо помолчала. Я был рад, что она не удивилась и не обиделась. Следующим утром я передал Книгу на попечение Луцису со словами, что у меня небезопасно. Впрочем, широнинцам и не требовалось пояснений, мои просьбы выполнялись беспрекословно. Всей читальней перевезли Книгу домой к Луцису. Гордый оказанным доверием, он обещал беречь ее как зеницу ока.
За неделю одиночества я с отчаянием убедился, что возглавлять отряд смертников, именуемый широнинской читальней, у меня нет ни малейшего желания. Бросить же этих людей на произвол судьбы я тоже не мог. Что-то навсегда и прочно изменилось во мне, и предательские мысли о побеге с первых шагов попадали в медвежий капкан жгучего стыда. Так я, терзаясь жалостью, долгом и тревогой, тянул из чашки горклый кофе, плющил один за другим в пепельнице окурки, и медленная сентябрьская муха час за часом упрямо бодала стекло.
На седьмой день в дверь позвонили. Я прильнул к глазку. Круглая линза вытянула глупым головастиком грузную немолодую женщину. Газовый платок съехал на затылок, показывая седой пробор, через плечо поверх растянутой вязаной кофты висела пухлая сумка. В руке женщина держала небольшой пакет. Выждав полминуты, она снова тягуче приложилась к звонку.
Открывать я, разумеется, не собирался. Кто знает, зачем пожаловала сюда эта особа и не примостился ли под дверью с ловким ножиком невидимый помощник.
Женщина еще потрезвонила, бессильно выругалась и принялась за соседей. С третьей попытки ей повезло. Отозвался старческий голос: «Кто?»
– Галина Ивановна, это я – Валя! – крикнула женщина с сумкой. – Тут соседу вашему бандероль, его дома нет. Можно, я вам оставлю?
Показалась старуха в обтрепанном халате:
– Ой, здравствуй, Валечка, здравствуй. А я вот думаю, пенсию-то вроде уже приносила… Какая бандероль? – она любопытно потянулась за пакетом.
– Возьмете, да? – спросила почтальонша. – Вот спасибо… Ползком к вам на пятый этаж добиралась, у меня ноги опухшие, вены черные вылезли, – она задрала длинную юбку и продемонстрировала недуг, – еле хожу…
Под сочувственные старухины охи она достала квитанцию:
– Здесь распишитесь… А что новый-то жилец?
– Молодой… – прицелилась карандашом старуха. – Говорит, племянник, – она со значением кивнула. –
– А старого-то, болтают, вроде как убили… – безразлично сказала почтальонша.
– Точно. Зарезали дружки-алкаши… – согласилась старуха и царапнула в квитанции. – Почти год назад…
Это не было похоже на засаду. Я сжал в левой руке бритву и приоткрыл дверь, не снимая цепочки. Если бы в проем полез человек, я полоснул бы его бритвой по глазам, а затем выбил тело ногой.
Женщины оглянулись.
– О, проснулся! – почему-то обрадовалась почтальонша. – С добрым утром!
– Здрасьте, – сказал я и на всякий случай широко зевнул.
– Бандеролька вам. Вот Галину Ивановну прошу, – она указала на старуху, – передайте, мол, соседу… – Почтальонша посмотрела на пакет, потом на меня. – Вязинцев Алексей Владимирович?
– Да. Паспорт показать? – я спрятал бритву за спину и распахнул дверь.
– Это он, – охотно подтвердила старуха. – Вязинцев.
– Ну и слава те, Господи, – почтальонша сунула мне пакет и квитанцию.
На кухне я внимательно изучил небольшой легкий пакет. Загадочного отправителя звали В. Г. От затертой фамилии остались последние три буквы – безликий унисекс «… нко». Как ни напрягал я память, человека с инициалами «В. Г.» и украинской фамилией (какой-нибудь Саенко), не вспомнил. Написанный чернилами на светло-коричневой оберточной бумаге адрес также был размыт водой. В фиолетовых мазках угадывались то ли следы пальца, то ли крупные дождевые капли.
Я не без волнения разорвал обертку и увидел книгу. На выцветшей голубой обложке было оттиснуто строгим шрифтом: «Д. Громов», – а чуть ниже: «Дума о сталинском фарфоре».
Подделка! Мне подбросили копию! Липкая холодная жуть окатила спину – уже крадутся вдоль стен отборные спецназовцы Совета, их кованые сапоги не касаются ступеней. Еще минута – и рухнет входная дверь. Быстрые молчаливые люди повалят отступника на пол, скрутят руки, суровые приставы занесут в протокол изъятие преступной фальшивки – они разоблачили переписчика! Теперь ничто не спасет широнинскую читальню и незадачливого ее библиотекаря…
Я перевел дух и осмотрел книгу внимательней. «Дума о сталинском фарфоре», издательство «Радянський Письменник», 1956. Лимонные страницы в рыжих веснушках казались нетронутыми. Печать была странно выпуклой. Подушечка пальца осязала каждое слово, набранное разбухшим шрифтом.
Я изучил титульный лист. Редактор – В. Вилкова, худож. ред. – Е. Бургункер, техн. ред. – Е. Макарова. Матерчатый корешок пахнул бумажной и лекарственной ветхостью, рассохшейся книжной полкой. Ноздри чуть занемели от удушливой пыли. К листу форзаца был подклеен вкладыш с крупной надписью: «ОПЕЧАТКИ. Стр. 96, строка 9 сн. Напечатано „ушел“. Должно быть „нашел“. Стр. 167, строка 6 св. Напечатано „славные“. Должно быть „славная“«.
Призрачный цокот сапог карателей сделался глуше. Это не могло быть очередной провокацией Совета – так с пронзительной отчетливостью понял я. Жар догадки стиснул обручем голову. «Дума о сталинском фарфоре» – мне были известны названия всех Книг громовского мира, кроме этой. В моих руках была отнюдь не «липа», а всеми разыскиваемая Книга Громова, та самая пресловутая Книга Смысла…