Библиотекарь
Шрифт:
Первым лихорадочным побуждением было немедля вызвать широнинцев. Находка сулила невиданные блага. Наверняка уникальной Книгой можно было бы навсегда откупиться от Совета, вытребовать взамен вечную неприкосновенность!…
На полпути к телефону экзальтированный порыв совершенно угас, я свернул в комнату. Меня трясло от нервного возбуждения. Я находился в каких-то трех часах от истины. Тот, кто прислал мне Книгу, уже был первопроходцем. Но кто знал о нем и что стоил его Смысл?!
Предчувствие избранности увлекло меня. Неясно, как долго пробудет Книга в широнинской читальне, надо пользоваться моментом. Я не задумывался о том, что чтение в одиночку
Дума была написана лиричным праздничным слогом, изобиловала внутренними монологами, ритмизированными, как стихотворения в прозе. Бывший фронтовик, красный директор Щербаков, мечтает возродить разрушенное войной производство на старой фарфоровой фабрике. Неисправимый романтик, полный корчагинских идеалов, он верит, что поднятая им фабрика будет снабжать первосортной посудой весь трудовой мир. Он простой, честный человек. За напускной строгостью скрывается отзывчивая и внимательная к людским нуждам душа, способная простить все, кроме трусости и предательства.
Полемично с образом Щербакова выписан главный инженер Бережной. За его плечами трудный опыт эвакуационных заводов. Он профессионал, в перестройке фабрики его увлекает чисто технический аспект. Бережной отнюдь не мечтатель, он расчетлив, прагматичен. Правота его часто формальна. К примеру, поступаясь удобствами рабочего городка, Бережной выкраивает в бюджете больше средств для строительства, но Щербаков ему справедливо говорит, что нельзя забывать о благоустройстве быта рабочих, которые будут обслуживать фабрику. Бережной прознает об отрицательном отношении к проекту Москвы. Он сразу отступается и задним числом пишет отчет о бесперспективности восстановления фабрики. Щербаков же готов «хоть под суд идти», но доказать правильность проекта. Энтузиазм Щербакова побеждает и в Москве. Кроме того, между Щербаковым и Бережным разгорается личный конфликт. Бережной влюбляется в ту же девушку, что и директор, и когда обнаруживает, что Катя не питает к нему никаких чувств, немедленно подает заявление об уходе. Строительство же идет своим чередом. Рядом растет рабочий городок, в котором уже шумит культурная жизнь…
Молодой художник Гордеев на собрании предлагает выпустить сервиз, украшенный изображением Сталина. Все горячо поддерживают эту идею. И вот наступает торжественный момент, когда художник выбирает из муфельной печи горячие капсюли с посудой. Радостно несет он в контору готовые обожженные чашки с изображением Сталина. Счастливыми улыбками встречают его Щербаков, Катя и новый главный инженер Великанов…
Я уложился с чтением к вечеру и приготовился к откровению. Звонко тикало в будильнике напряженное ожидание, но ничего удивительного не происходило со мной. Я старательно гнал из головы всякий мысленный сор, чтобы он не потеснил пространство, уготовленное Смыслу. Минута за минутой я поддерживал эту пустоту, пока туда по капле не просочилась едкая досада.
Я нехотя признался себе, что Книга не подействовала. И читал я вроде бы внимательно, не отвлекаясь на художественную сторону «Думы…». Может, был в Книге внутренний скрытый дефект, потерянная страница, иначе зачем ее переслали в нашу читальню? Я скрупулезно проверил нумерацию – все страницы были на месте. Оставался небольшой шанс, что я снебрежничал и прозевал какую-нибудь строчку или
Тяжело, точно в меня залили тонну свинца, я поднялся с кровати. За жутким разочарованием, где-то на задворках ума неожиданно сложилось словосочетание, показавшееся мне абсурдным: «Неусыпаемая Псалтырь».
ПОИСК СМЫСЛА
– Все? – уточнила Маргарита Тихоновна. – И больше ничего, кроме этой «Неусыпаемой Псалтыри»?
Вот уже целый час она не спускала зачарованных глаз с Книги, бережно поглаживала обложку дрожащими пальцами.
Я позвонил Маргарите Тихоновне почти сразу после провального чтения, сказал, что некий (или некая) В. Г. прислал пакет с «любопытным содержимым», и мне срочно нужен конфиденциальный совет.
Мы довольно часто общались наедине, так что просьба не удивила Маргариту Тихоновну. Чуть посетовав на усталость, она приехала.
Как и следовало ожидать, Книга вызвала у нее прилив эйфории.
– Я предчувствовала, Алексей, скоро случится что-то прекрасное! – восклицала она. – Я не сомневалась в избранности нашей читальни! Ты понимаешь, что произошло?! Самая редкая, самая нужная Книга нашлась, и она выбрала нас, точнее, тебя, Алексей! Это не совпадение обстоятельств, а грандиозный замысел судьбы!
Странно, Маргариту Тихоновну совершенно не беспокоило, какими путями Книга попала в наши руки.
– Имя, адрес наверняка фиктивны, – пояснила Маргарита Тихоновна. – И люди, приславшие нам Книгу, мертвы.
– Почему?
– Они догадывались о скорой гибели и не хотели, чтобы Смысл канул, а отдать Книгу захватчикам тоже не могли… Раньше ходили слухи, где-то в регионе осела редкая Книга. В Совете тоже об этом знали, но проверить не могли. Чтобы Книга всплыла на поверхность, нужно было устроить тотальную зачистку среди читален. Видишь, план удался.
– Как раз наоборот, – возразил я. – Книга-то у нас.
– Но ты же сам минуту назад сказал мне, что Книгой Смысла можно откупиться от Совета, – рассудительно заметила Маргарита Тихоновна. – Там и это брали в расчет.
– Все равно не складывается. Нам бы стало известно о каких-либо вооруженных стычках…
– А как ты думаешь, Алексей, для чего Совету был нужен карантин? – голос ее споткнулся. – Мы больше не услышим о читальнях Симонян и Буркина. Поверь, и в Колонтайске тоже никого нет. В регионе остались только мы.
Я вспомнил гостеприимного колонтайского читателя Веретенова, сварливого, насквозь честного библиотекаря Буркина и мне сделалось не по себе.
– А может, их тоже отправили на карантин?
– Сомневаюсь. Скорее всего, пока широнинцы послушно сидели взаперти, карательные войска по-одиночке расправились с неугодными читальнями. И дай-то Бог, чтобы я ошибалась!
Первые эмоции улеглись. Маргарита Тихоновна тщательно осмотрела Книгу.
– Издание пятьдесят шестого года, – озаренно говорила она. – Двадцатый съезд. Критика культа личности. Понятно, что произошло, Книгу изъяли из продажи, думаю, она даже не поступала в магазины. Громов фатально промахнулся с названием. Но разве мог он предвидеть, что спустя каких-то три года после смерти Сталина имя Вождя и Учителя окажется худшей из всех возможных рекомендаций? Четвертая книга, то есть Книга Радости, была написана аж в шестьдесят пятом году, когда убрали Хрущева. Меня всегда смущал этот перерыв в творчестве Громова. Теперь все объяснилось. Наивный Громов случайно приплел уже мертвого опального вождя и на десятилетие поплатился молчанием…