Библиотекарь
Шрифт:
Электричества в деревне уже не было. Во дворе, подвешенная к столбу, скрипела открытой дверцей трансформаторная будка. К ней сразу подступились с инструментами Вырин и Сухарев.
Деятельный Тимофей Степанович, взяв шефство над новичками – Озеровым и Дзюбой, – организовал уборку двора.
С Дежневым и Луцисом мы обошли окрестности. Всюду стояла глухая мертвая тишь, но мне не удавалось отделаться от мысли, что из битых окон кто-то рассматривает нас, подозрительно и враждебно. Процесс разрушения шел непрерывно, все опадало, скрипело, отваливалось, капало, звякало, на ходу становясь прахом.
Мы осмотрели все двенадцать изб. Люди покинули деревню давно и вывезли почти все полезные предметы. В изобилии можно было разжиться лишь досками, листами старого шифера и прохудившимися жестяными бочками для дождевой воды.
В черных коробах колодцев не было ни ведер, ни цепей. В глубине неподвижно плескалась масляная ряска. Сразу за деревней у церковных развалин начиналось сгнившее на корню кладбище.
Пока мы ходили по деревне, женщины кое-как прибрались в доме, вымели годовую пыль, сняли паутину. Весь хлам, листву и мусор свалили в овраг. Анне удалось растопить печь – дом надо было хорошенько прогреть, чтобы истребить поселившуюся плесень.
Первый ночлег был неудобный и безрадостный. Разместились мы в автобусе. Будущее по-прежнему рисовалось мрачным. Заснуть я не мог от ревматической вяжущей боли в ноге. Из-за холода и дискомфорта затянувшаяся штыковая рана разнылась. Я ворочался и прислушивался к ночным шумам. Из лесов доносился протяжный вой, цепенящий, унылый, и наши собаки заливались в ответ тоскливым лаем.
За ночь промозглая мгла набухла сыростью, даже волосы стали мокрыми и липкими. В автобусе каждая тряпка отсырела и отяжелела.
Невыспавшийся Луцис угрюмо сказал:
– Ну чего нас понесло в эту проклятую глушь? Остались бы лучше в городе…
– Ага, а там бы нас всех и шлепнули, – возразил севшим голосом Игорь Валерьевич.
– Правильно сделали, что уехали. На природе оно и помирать приятнее, – двусмысленно пояснил Тимофей Степанович.
С утра был густой туман. Когда взошло солнце, он растаял, осел по прогалинам. Над влажной почвой клубилась испарина. В лощинах застоялась теплая влажность и сладко пахло густой увядающей травой. Высокое бесцветное небо виднелось как сквозь тускловатую водяную толщу, и ветер гнал дымные разводы осенней хмари.
В течение дня мы исследовали границы нашего поселения. На север и восток лес отличался непроходимостью. Деревья росли плотно, каждый шаг пружинил, и чувствовалось, что под ногами до полуметра слоя опавшей за бесчисленные годы листвы, в которой нога могла утонуть по колено, если не попадался невидимый корень. Рядом с лугом недалеко от леса стояли раскидистые березы, склонившие почти до земли плакучие желтые шапки.
На западном склоне обнаружился глубокий, с крутыми спусками, овраг. По его репейно-терновому руслу мы неожиданно вышли к реке. Она пролегла между глинистых скользких берегов. Мутно-бурая промозглая вода несла лиственный сор и бересту. На болотистом мелководье гнили почерневшие ветки, в сером песке застряли остовы стволов.
С юга холмы щетинились колючим ельником. Из рыхлых склонов лезли древние узловатые корни. Там же иногда попадались крупные белые валуны.
Постепенно мы обживали новое жилище. Остро пахло столярным клеем, краской и лаком. Сухарев, Кручина, Иевлев и Гаршенин сколотили топчаны, широкий обеденный стол и длинные лавки. Я тоже помаленьку осваивал плотницкое ремесло и соорудил просторную будку мохнатой Найде. Дряхлая Латка ночевала в сенях.
Стараниями женщин дом принарядился. Дощатый пол украсили половички и дорожки. На еще не застекленных окнах развевались занавески.
Вся следующая неделя была посвящена укреплению подворья. Приютивший нас сельсовет частично окружала двухметровая кирпичная кладка и невысокие чугунные оградки, как на могилах. Мы раскатали шесть ближних изб и соорудили из позаимствованных бревен плотный частокол, захвативший дом и стоящий неподалеку хозяйственный сруб, который после ремонта вполне мог служить гаражом «Ниве» и мотоциклу.
С каждым днем креп стылый ветер, и к ночи звезды покрывала изморозь. Надо было готовиться к зиме, запасать продукты. С отоплением проблем не было. Дровами мы были обеспечены на ближайшие годы. Трухлявая деревня сама служила нам складом.
Кое-где в избах сохранились в целости окна, так что Николаю Тарасовичу даже не пришлось ехать в город за новыми стеклами. Починить трансформатор не получилось. Во время вечерних чтений пришлось жечь свечи и керосиновые лампы. На следующий год мы подумывали обзавестись портативной электростанцией на мазуте и уже присмотрели место во дворе для будущей цистерны с горючим.
Впрочем, до зимовки дело не дошло.
Первым непрошеных гостей заметил Тимофей Степанович. По утрам старик брал лукошко и отправлялся за грибами. Он же и прибежал к нам с тревожными вестями – подозрительный субъект брел кромкой леса. Бог знает, что позабыл он в этих глухих местах, одинокий человек, не похожий ни на охотника, ни на грибника. Поверх брезентового дождевика болтался в чехле фотоаппарат или бинокль.
Не могу сказать, что новость особо всполошила нас. Мало ли кто мог идти лесом в утренний час. Вероятно, Тимофей Степанович видел безопасного городского жителя, туриста-фотографа, желающего получить живописные виды деревенской разрухи. На беспокойство не хватало времени, каждый угол хозяйства требовал внимания и ремонта.
Ночью со стороны лесной дороги доносились ритмичные глухие перестуки и скрипы. Утром Сухарев и Кручина, совершающие обход территории, доложили, что дорогу перегородили поваленные деревья. Взгляда хватило, чтобы понять – крепкие дубы корчевала не стихия, а пила и топор.
Ночные лесорубы нас порядком расстроили. Плановое расширение дороги могло лишь означать, что нашему уединенному существованию однажды придет конец и здесь появятся люди. Настораживало, отчего таинственные лесорубы трудились ночью, почему не отволокли деревья к обочине? Делать выводы о конкретной угрозе было рановато, но факт оставался фактом – стволы перекрывали выезд в райцентр.