Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Шрифт:
— Но прогресс, цивилизация! Россия не может вечно оставаться столь реакционной, — взмолился Йеллинек»9.
В это они и хотели верить, в то, что антисемитизм всего лишь фаза, в то, что в конечном итоге прогресс его изгонит. А пока позаботимся о его жертвах. В радикальном решении нет нужды.
С Запада поступала помощь, но не руководство. «Великие еврейские бароны» соглашались финансировать все, кроме политической деятельности. Барон де Гирш, например, постарался перенаправить массовую эмиграцию в Аргентину. Зато барон Эдмон де Ротшильд, практически единственный среди евреев Запада, помогал новорожденным поселениям в Палестине. То, что они вообще смогли там закрепиться, его заслуга. За его труды остальные его считали чудаком, если не хуже. Возрождение Палестины в то время не вызывало энтузиазма эмансипированных кругов. «Только для одного оно было страстью, — писал позднее в своей автобиографии президент Вейцман, — и этим человеком был барон Эдмон в Париже. Десяток человек его калибра и его желания помогать изменили бы историю Палестины
Но пока следует остановиться на 80-х гг., поскольку начало сионистского движения как такового принадлежит другой эпохе, а пока Англия медленно свыкалась со своей будущей ролью державы-посредницы. Эмансипация была взаимным процессом, в ходе которого евреи знакомились с культурой Запада, а Запад понемногу начинал знакомиться с современными представителями «древнего народа Божия». Главный герой романа Лессинга «Мудрый Натан» был списан с его друга Мендельсона. В центре цикла стихотворений Байрона «Еврейские мелодии», написанного за полвека до «Рима и Иерусалима» Гесса, губительное отсутствие собственной страны:
«У горлиц есть гнезда, лисицу нора приютила,
У всех есть отчизна, тебе же приют — могила». [77]
Байрон, погибший на войне за независимость Греции, был рупором того поколения, которое восстало против тирании Священного союза. Уловив витавший в Европе дух национализма, он облек его в стихи. У Маззини в тюрьме был три книги: Тацит, Библия и Байрон. Нигде больше колокол, предвещающий смерть тирану, не звучит так громко и так ясно, как в «Разрушении Сенахерима», самого известного стихотворения в «Еврейских мелодиях». Не было оно и всего лишь поэтическим переложением героических сцен Ветхого Завета. Байрон словно бы уловил еще живой дух иудаизма, гордость, которую позднее выразит Дизраэли, презрение к язычникам и не иудеям в словах одного его персонажа: «Живите в вере своей, но в моей я умру».
77
Из «О, плачьте…», пер. Д. Михайловского.
И Вальтер Скотт вложил те же чувства в уста Ребекки, которая убегает с Айвенго, пусть он и женится на Ровене [78] . Какое восхищение вызывала Ребекка у поклонников «Ваверлея» [79] , когда, вскарабкавшись на крепостную стену, провоцировала злодея Бриана де Буагильбера сделать еще хоть шаг! Ребекка оплакивает покорность своего народа его судьбе и сожалеет, что «звуки трубы больше не будят Иудею», этот персонаж воплощает национализм поколения Скотта и Байрона, который заразит евреев лишь несколько десятилетий спустя.
78
В более поздних переизданиях Скотт считал своим долгом объяснить, что был вынужден позволить Айвенго жениться на Ровене, а не Ребекке, ради исторической достоверности.
79
Псевдоним, под которым издавались первые романы Вальтера Скотта.
Когда он их, наконец, заразил, то снова отдался эхом как в викторианской Англии, так и на континенте. Во Франции Дюма-сын, самый популярный драматург своего времени, после любви и чахотки полусвета в «Даме с камелиями» обратился — ни много ни мало — к еврейскому национализму в «Жене Клода». «Общепризнанное территориальное отечество нам необходимо», — заявляет герой этой пьесы, написанной в 1873 г. В Англии год спустя Джордж Элиот обратилась к «новейшему национальному вопросу», как окрестил его Гесс, в качестве главной темы своего романа «Даниэль Деронда» (1876). Едва успев узнать о своем еврейском происхождении, его герой в одночасье становится пылким поборником национальной идеи. «Идея, которой я одержим, — говорит он, — это идея восстановления политического существования моего народа, превращения его в нацию, возможности дать ему национальный центр». Подобно реальным нееврейским энтузиастам Возвращения, вымышленный Деронда ни на мгновение не задумывается над проблемами, которые занимали реальных евреев: ассимиляция, антисемитизм, иудаизм как религия или национальность, живой пес или мертвый лев. Таким, как он, никогда не приходит в головы, с какими проблемами может столкнуться возрождение нации, не интересуют их ни практические, ни экономические вопросы: сам по себе проезд до Палестины, приобретение земли, зарабатывание средств к существованию. Через все это они перескакивают, чтобы одним махом ступить в Палестину, где возрожденный Израиль появится на свет умудренным и взрослым — как Афина из головы Зевса. «Оживите органический центр, — разглагольствует Мордехай, вдохновитель Деронды, — уповайте на землю и политику… национальную жизнь, которая имеет голос среди народов… Искупите землю, установите стандарт… мир выиграет, как выиграет Израиль… новая Иудея на перепутье между Востоком и Западом, завет примирения».
Подобно Шефтсбери и его последователям, Элиот была поглощена идеей, которая сегодня способна вызвать лишь ироническую улыбку: что новое государство станет миротворческим фактором на Ближнем Востоке, или, говоря словами Мордехая в романе, «нейтральной
В отличие от Ребекки Вальтера Скотта, Даниэль Деронда явно не дотягивает до героического персонажа. Это ходульный персонаж, слишком благородный и добрый для повседневной жизни. Читателей Джордж Элиот много больше интересовали матримониальные приключения роскошной Гвендолин, которую Деронда в конечном итоге отверг ради Святой земли. В целом книга не произвела большого впечатление на критиков. Сэр Лесли Стивен, например, считал цель Деронды по возвращению национальности своему народу «химерической», а выбор темы показался ему свидетельством «ущербного чувства юмора» автора12. Пусть роман и не относится к вершинам мировой литературы, он, несомненно, оказал огромное влияние на еврейское национальное движение. Люсьен Вольф, вероятно, переоценивает его воздействие, когда говорит, что роман придал движению «сильнейший стимул, какой он только испытывал со времен появления Саббатей Цеви» [80] . Тем не менее американская поэтесса Эмма Лазарус, когда начала выступать за дело еврейского национализма в 1883 г., называла его «идеей, сформулированной Джордж Элиот», точно она изначально ей принадлежала.
80
Шабтай Цви — еврейский каббалист, объявивший себя мессией (1626–1676).
Хотя Деронда и чахоточный Мордехай остаются фигурами скорее пародийными, Джордж Элиот писала совершенно серьезно. Она развивала идеи, которые сыграют свою роль в умонастроениях Бальфура [81] , заронят в нем мысль о необходимости отплатить моральный долг перед евреями. В письме Харриет Бичер-Стоу Элиот писала, что на каждом шагу сталкивается с образованными людьми, которые «даже не знают, что Иисус был евреем» или которые считают, что он говорил по-гречески13. «Любой целый христианин на три четверти еврей», — говорит она в своем романе. С ее слов выходит, что средний англичанин не признает за собой долга перед иудаизмом, который считается «своего рода чудаковатой окаменелостью… чего-то (неважно чего), что должно было бы быть совершенно иным». Она намеренно выбрала тему «Даниэля Деронды», чтобы попытаться поднять евреев над англичанами, и в более поздней статье «Хеп! Хеп» нашего времени» указывает на тот существенный факт, что только национальное самосознание способно решить проблему разобщенности. «Миру нужен новый Ездра, новые Маккавеи, которые будут знать, как с пользой употребить все благоприятные условия, как взять верх над безразличием своих собратьев и презрением своих врагов, и решительно возьмутся вновь сделать свой народ равным среди прочих наций».
81
Бальфур оказался в числе студентов Тринити-колледж, встречавшихся с Джордж Элиот в ходе ее визита в Кембридж, где она собирала материал для набросков о Деронде и его друзьях. — Прим. автора.
Глава XIII
Все спешат в Святую землю
В 1862 г. принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, посетил Святую землю, это был первый наследник английского престола, ступивший на землю Палестины со времен крестового похода Эдуарда I в 1270 г.1. Он приехал в тот самый год, когда Мозес Гесс объявил, что «пробил час» для возрождения еврейской нации. Разумеется, два эти события никак не связаны между собой, но они свидетельствуют о тенденции к сближению изгнанников и державы-посредницы. Визит Эдуарда, который включал также посещение мечети в Хевроне, где мусульмане присвоили себе могилы патриархов как собственную святыню, сломал барьер, воспрещавший христианам вступать в местные святилища, и, «можно сказать, открыл всю Сирию для христианской науки». Это слова из проспекта, изданного Фондом исследования Палестины, основанным через три года после визита принца, который открыл Святую землю как для современной археологии, так и для современных картографии и топографии.
Нет ничего более типично английского, чем дуализм работы Фонда исследования Палестины: съемки местности и археологические раскопки велись в рамках библейских исследований, но проводили их армейские офицеры, назначенные военным министерством. Поговаривали, что полковник Кондер, самый выдающийся из этих «полевых агентов» Фонда, внес вклад в свод знаний о Библии больший, чем кто-либо с тех пор, как Тиндейл перевел ее на английский язык2. А тем временем его карты публиковало Военное картографическое управление, — этими картами потом пользовался генерал Алленби, победитель при Иерусалиме в 1918 г. Здесь Библия и меч неустанно трудились рука об руку. И действительно, полковник Кондер может служить своего рода олицетворением британца в Палестине, неоднозначной фигуры, в которой ностальгия по всему библейскому уживалась с имперской напористостью. На ум приходит дважды проявленный негатив: можно различить, но не разделить два контура.