Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Такман Барбара

Первые колонии обществ Ховевей Сион, какими бы мелкими, разрозненными и слабыми они ни были, закрепились вокруг Яффы⁸. Невзирая на эдикт султана, к 1889 г. они приобрели в общей сложности 76 000 акров земли, принадлежащих более чем двадцати двум отдельным поселениям с населением приблизительно 5000 человек⁹. Цифры на бумаге кажутся гораздо внушительнее реальных фактов. На деле эти предтечи Сиона были исключительно примитивными и подвергались большим рискам. В 1882 г. 20 семей создали Ришон-ле-Цион («Первый в Сионе») на песчаных дюнах Яффы, чтобы начать восстанавливать древнюю прародину. Еще одна колония была создана приблизительно в шестидесяти милях к северу по побережью, и третья, Рош Пина, — в предгорьях Галилеи на севере. Уже через год они еле сводили концы с концами и были близки к гибели. Небольшой авангард из российской черты оседлости, вдохновленный идеалом и надеждами двухвековой давности, прибыл, не имея представления о местных условиях, с которыми придется столкнуться,

и имея при себе чуть больше стоимости проезда по железной дороге. Среди них не было ни одного крестьянина. В истощенные почвы Палестины они сажали те же зерновые, какие высеивались у них на глазах на богатых черноземах Украины. Посевы гибли. Малярия вынудила бросить колонию, основанную иерусалимскими евреями в Петах-Тиква. На грани запустения оказались и другие колонии: одни колонисты возвращались домой, другие умирали голодной смертью.

Толикой спасения явился дар в 30 000 франков Ришон-ле-Зиону от барона Эдмона де Ротшильда из Парижа. Впоследствии эта «капля» превратилась в ручеек. Он посылал субсидии и прочим колониям и помогал устраиваться новоприбывшим на приобретенных им землях. Так начались работы, которые помогали удержаться на плаву небольшим форпостам еврейской колонизации, пока в конце столетия не было мобилизовано сионистское движение за возвращение в Палестину.

Но трудности, преследовавшие попытки возродить полумертвую нацию в полумертвой стране, были огромны и почти непреодолимы. Помимо внешних проблем климата и почвы, неопытность самих колонистов и прежде всего внутренние разногласия, бывшие проклятием еврейских движений, чуть не положили конец едва начавшейся реколонизации Палестины. Умирая с голоду, колонисты спорили, следует ли соблюдать требования шаббата, во время которого никакие работы не могли вестись на полях или по уходу за скотиной. Пусть это и кажется невероятным, это в буквальном смысле так. Спор приобрел колоссальный размах и поглотил океан чернил каждого еврейского издания по всей Европе. На деле его спровоцировала и разжигала клика иерусалимских раввинов, яростно противившихся самому возрожденческому идеалу Ховевей Сиона и надеявшихся на провал колонизации. Те колонисты, кто противился зависимости от милостей Ротшильда (хотя без них, несомненно, умерли бы с голоду), использовали шаббат как знамя восстания против присланных им администраторов. Первые годы существования колоний омрачали и другие распри, лишь чуть менее фантастические.

Одесский комитет, штаб-квартира Ховевей Сиона, чей энтузиазм далеко превосходил имеющиеся в его распоряжении средства, был изумлен, какие суммы требуются хотя бы для того, чтобы не дать умереть первым пионерам с голоду. Отчаявшиеся делегаты, побирающиеся по столицам Европы, сумели собрать лишь сущие гроши. Возможно ли возродить плодородность Палестины? Благополучные европейские евреи, хотя соглашались помогать собратьям, попавшим под молот русских погромов, отказались вкладывать собственные средства в столь рискованное предприятие. По сути, они страшились Палестины и перспектив, что она даст толчок к возрождению еврейского самосознания, которое поставит под угрозу мечту об ассимиляции в западном обществе. План барона Мориса де Гирша по колонизации Аргентины они предпочитали страсти барона Эдмона к Палестине.

Среди «еврейских баронов» только Ротшильд (после смерти Монтефиоре) верил в Палестину. «Единственное спасение для еврейского народа — вернуть его в Святую землю»¹⁰, — заявлял он. Родные подняли его на смех. Колонии в Палестине они называли «фантазией барона». Они хотели, чтобы он ограничился своей коллекцией произведений искусства, единственной его второй страсти в жизни, поскольку он отказывался заниматься делами в банке на рю Лафитт. Однако барон Эдмон прислушивался к идеологам и деятелям набирающего силу еврейского национализма — к автору «Автоэмансипации» Льву (Леону) Пинскеру, к основателю первой международной еврейской организации «Альянс» Ицхаку Неттеру, к раввину Шмуэлю Могилеверу, неустанному делегату Ховевей Сиона, к Ахад ха-Аму, еврейскому писателю-публицисту и философу, чей голос был самым влиятельным в защиту возрождения иудаизма как живой культуры и живой религии.

Иными словами, в 1880-х гг. возвращение в Палестину началось медленно и нерешительно и без заступничества держав-посредниц. Движение самозародилось среди евреев, которых наконец вынудили осознать, что необходимо перестать ждать чуда и самим вершить свою судьбу или погибнуть. Пионеры действовали на свой страх и риск. Пока еще не было второго Кира [96] , который открыл бы путь, сказав: «Возвращайтесь, идите к себе на родину». Верно, султан примерял на себя роль Кира, исходя из ошибочной теории, что богатства евреев можно будет использовать, чтобы спасти его империю от перемежающихся приступов банкротства. Даже кайзер, когда в провидческое мгновение дал аудиенцию Герцлю в Палестине, заигрывал с этой мыслью, но и он быстро от нее отказался. Внимание Британии было приковано к другому.

96

Завоевав Вавилонию, персидский царь Кир Великий отпустил евреев из вавилонского плена.

Евреи поднимались, говорили, писали, убеждали сами себя. Но пока их старания не были подкреплены властью,

влиянием и деньгами, необходимыми для строительства домов в Палестине. Одна ласточка (в лице Ротшильда) лета не сделает. Для средней семьи, бежавшей из черты оседлости, проще было обосноваться в Нью-Йорке или Лондоне. Чтобы поставить будущее семьи на веру в будущее Палестины и будущее евреев как народа, требовались героические усилия, на которые мало кто был готов. Условия для Исхода сложились. Но сам Исход был не готов для Палестины. Мобилизации массового движения за возвращение на родину предков придется подождать до тех пор, пока давление в Европе не усилится и пока не появится лидер.

Долго ждать не пришлось.

Глава XVI

Герцль и Чемберлен: первое предложение территорий

Внезапно в 1896 г. с грохотом разорвавшейся бомбы раздался звук одного голоса: «Теперь я задам вопрос в наивозможно краткой форме: должны ли мы уйти, и если да, то куда? Или нам остаться? И как надолго?»

Венский журналист Теодор Герцль не замедлил с ответом на свой же риторический вопрос. Он заявил, что евреи это нация, а потому должны самоорганизоваться и вести себя как нация, а также приобрести материальные атрибуты нации, то есть земли и суверенность. Он перечеркнул полвека пустословия одним словом — государственность. Его памфлет был озаглавлен «Der Judestaat» — «Еврейское государство». В предшествовавшие десятилетия огромная стена полемики по так называемому еврейскому вопросу сомкнулась вокруг собственно жертв антисемитизма в Восточной Европе. Герцль пробил эту стену на первой же странице: «Все зависит от нашей движущей силы. И в чем эта сила? В страданиях евреев». И он объявил, каким будет исцеление: «Еврейское государство — необходимость для всего мира… Пусть нам будет дано суверенное владение частью земного шара, достаточно большой, чтобы удовлетворить правомочные требования нации, с остальным мы справимся сами».

Всего через полтора года после публикации «Еврейского государства», Герцль, до того неизвестный в еврейском мире, организовал и собрал первый Всемирный сионистский конгресс. Собирающийся с тех пор раз в два года, он был призван действовать как государственный орган, что и происходило до тех пор, пока пятьдесят лет спустя не было создано собственно государство. Под председательством на Первом конгрессе самого Герцля делегаты из пятнадцати стран собрались в 1897 г. в Базеле и, как было заявлено, «запустили процесс создания еврейского государства».

Герцль написал «Еврейское государство» в тридцать шесть лет. Восемь лет спустя он умер, измученный сверхчеловеческой задачей вывести свой народ из рабства к свободе. Хотя его и предупреждали, что у него слабое сердце, он не мог отдыхать. Лающие гончие загоняли своих жертв. Ужасающее ощущение того, что время на исходе, заставляло его идти вперед, невзирая на разочарования, обструкционизм, бесконечную страсть к полемике и конфликтам, с какой он сталкивался среди евреев, и отсрочкам, проволочкам, разочарованиям и поражениям, с которыми он сталкивался в остальном мире. Моисей сносил эти тяготы сорок лет и наконец привел свой народ на границу Земли обетованной, но Моисей был, говоря словами Библии, столпом дыма в свете дня и столпом огня в ночи. Когда враги нагоняли его, Господь открыл перед ним Красное море; когда его народ роптал и восставал, Господь посылал громы и молнии; когда народ голодал, Он посылал манну в пустыне. Но никакая сверхчеловеческая поддержка не была оказана евреям, решившим вернуть себе Землю обетованную в конце XIX в. Герцль объявил себя лидером — и без подспорья в виде неопалимой купины. У движения имелись более глубокие, чем он, мыслители, люди, более мудрые и более стойкие, и много было таких до и после него, кто равно посвятил себя великой цели. Но Герцль обладал дополнительным качеством, отличающим истинного вождя, — сознанием собственной миссии и своего предназначения. С таким родился Наполеон; Герцль обрел его, когда осознал свою цель. Моисей, медлительный, склонный к проволочкам и самоуничижению, не обладал им, пока ему не явился Господь, не обратился к нему и его не наставил. Герцль не был Моисеем в том смысле, что не оказал формирующего влияния на человечество. Он был, так сказать, наполовину Моисеем — той его половиной, которая представляла Исход, но не Десять заповедей.

Ни Моисей, ни он не вышли из рядов страждущих, чтобы вывести их из рабства. Моисей воспитывался при дворе фараона, Герцль — в сравнительно комфортной среде эмансипированных и просвещенных евреев Вены. Возможно, именно поэтому и тот и другой смогли стать во главе. Про Герцля часто говорили, что если бы он лучше знал евреев, то никогда не нашел бы в себе смелости для выполнения задачи, которую на себя возложил. Один его оппонент Менахем Уссишкин однажды сказал, что Герцль был самым подходящим человеком на роль сионистского движения как раз потому, что не знал ни евреев, ни Палестины, ни Турции, и добавил: «Ему нельзя открывать глаза; тогда его вера будет велика»¹. Герцль действительно прозрел, и его вера действительно ослабла, но не его решимость. Никакое препятствие не могло его устрашить. Он никогда не опускал рук, никогда не останавливался, пока не остановилось его сердце. Его имя и личность настолько доминировали в том мире, что трудно представить себе, что срок его активной деятельности в движении менее девяти лет, тогда как, например, Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вел свою деятельность на протяжении шестидесяти.